Будни

Покормив жену и пообедав вместе с ней, Егор Иванович с половины дня, в общем-то, освобождался от домашних забот. Раза два в неделю обед старикам приносили Ирина Владимировна или Галя, — поставить его в холодильник, а затем согреть не составляло большого труда.

Подремав сидя в кресле подле Елизаветы Алексеевны, он нажал клавишу телевизора, однако звук не включил.

На экране возникло хоккейное поле с несущимися друг на друга игроками, трибуны, заполненные людьми, — их рты были разинуты в немых воплях.

Егор Иванович ткнул другую программу, также не включая звука.

Теперь на экране появилось футбольное поле, и снова мчались игроки, кто-то из них падает, в ворота влетает мяч, на трибунах беззвучное неистовство тысяч зрителей.

Егор Иванович нажал следующую клавишу, все еще не включая звук.

На экране возникло шоссе, по нему неслись две машины: передняя — грузовая, а догоняя ее — милицейская «Волга». Расстояние между ними сокращалось медленно, и тогда из бокового окошка «Волги» высунулась рука человека с пистолетом. Два метких выстрела — обе задние шины грузовика пробиты, грузовик осел на дисках. Из кабины грузовика и через его борта выскакивают пять преступников, а из «Волги» — два милицейских чина в элегантном штатском.

Егор Иванович выключил телевизор.

Он подошел к постели жены, взглянул на часы и, взяв с тумбочки таблетки, подал ей вместе с боржоми.

Сел на постель с краю, в ногах жены.

— Ну, хорошо, Лизавета, ладно. Спорт — замечательная штука: развивает, укрепляет, воспитывает волю к победе. Прекрасно! Но ведь и о душе надо подумать… Нет, я окончательно старомодный старик!

Елизавета Алексеевна погладила его по руке.

— Ты у меня не старомодный. Ты у меня устал, Егорушка…

— А с чего мне уставать? Я здоров как бык! Но все эти первобытные страсти отказываюсь понимать. «Болеют» за «Динамо», «болеют» за «Спартак», «болеют» за «Зенит». А болеть надо за человечество!.. Фамилии футболистов и хоккеистов известны каждому трамвайному пассажиру. И какой-нибудь вратарь в тысячу раз более знаменит, чем гениальный ученый! Из-за проигрыша любимой команды люди у телевизора глотают валидол…

Елизавета Алексеевна молча взяла с тумбочки таблетку и протянула мужу. Он проглотил ее автоматически, даже не запивая.

— Толя говорит мне: знаешь, папа, это уж у тебя «закидон» — я смотрю футбол, чтобы отвлечься… А от чего, спрашивается, вы хотите отвлечься? — Егор Иванович махнул рукой. — А эти дурацкие детективы?! Вчера встретил Анну Семеновну из второго подъезда. Идет, плачет. Что такое? Ходила, говорит, в милицию за пустяковой справкой, а дежурный лейтенант так обхамил ее, что она валидол сосет. А на экране все эти лейтенанты похожи на кандидатов наук. И жуликов ловят, как коты мышей: цоп — и поймал!..

Елизавета Алексеевна улыбнулась.

— Но ведь люди смотрят — значит, это им интересно.

— Конечно, интересно. Ну и что? Тем печальней. В истории человечества случалось, что оболванить миллионы бывало проще, чем отдельную личность.

Он успокоился так же внезапно, как и разволновался. Поправив сползшее одеяло, Егор Иванович ласково сказал:

— Главное для здоровья — это не терять равнодушия.

И в ответ на удивленный взгляд жены пояснил:

— Это не я придумал: в магазине, в очереди услышал. Один кретин посоветовал мне…

На другой день после лекций прибежала к ним Галя и заявила, что будет сейчас делать генеральную уборку. Дед попробовал протестовать, но она загнала его на диван и велела лежать, не мешая мыть пол. Лежать он категорически отказался, сказав, что подберет ноги, когда она домоет до этого места. Елизавета Алексеевна, обложенная в постели подушками, посматривала на хмурого мужа и улыбалась.

Галя мыла пол истово, подоткнула юбку, засучила рукава кофты, голову повязала бабушкиной косынкой. Обползала она все углы, сдвинув нехитрую стариковскую мебель к середине комнаты. Егор Иванович с протестующим видом читал газету. Когда внучка дошла с ведром до его дивана и заползла под него с тряпкой, он поднял ноги с пола. Из-под дивана торчала половина Галиного туловища, а руки ее выдвигали к ногам Егора Ивановича какие-то рваные пакеты и старые пыльные коробки.

— Ну ты и барахольщик, дед! — Она выползла наконец в сбитой на сторону косынке, со спутанными волосами, мокрая от усилий. — Всю эту рвань я сейчас же выброшу на помойку.

И ткнула ногой пакеты и коробки.

— Не смей! — крикнул дед.

— Выбрось, Галюша, непременно выбрось, — попросила бабушка. — Он вечно хранит что ни попадя, и всё надписывает…

Подняв с пола одну из картонных коробок, Галя прочитала на крышке крупную надпись, сделанную фломастером: «ТУФЛИ ЛИЗАВЕТЫ».

Развязала, открыла крышку — лежат изодранные шлепанцы. Подняла второй пакет — в нем старая мятая кепка со сломанным, полуоторванным козырьком.

— В этой кепке, дед, тебя моментально заберут в медвытрезвитель: в таких головных уборах ходят исключительно алкаши…

Она собрала с пола всю груду коробок и пакетов и понесла к дверям.

— А я тебе говорю, сейчас же положи на место! — снова велел дед, но уже не столь уверенным тоном.