Будни

— Неси, неси, не слушай его! — благословила Елизавета Алексеевна.

Распахнув ногой дверь в коридор — руки у нее заняты, — Галя обернулась:

— Имей в виду, дед: первый признак старости — это нежелание расставаться со всякой дрянью.

И она исчезла из комнаты, захлопнув за собой ногой дверь.

Груженная пакетами и коробками, Галя пробежала по двору к помойным бакам. Выбросила все в баки, но один сверток выпал из ее рук. Она подняла его с земли и видит на нем крупную надпись: «ГОРШОК ГАЛИ».

Развернула — в ее руках маленький детский ночной горшок. Бросила и его в помойный бак.

Вернувшись в комнату стариков, Галя подбежала к Егору Ивановичу — он сидел на диване обиженный — и с размаху поцеловала его в щеку.

— Дедушка, ты прелесть!

Затем она деловито забегала по комнате, приканчивая уборку, и, вымыв в ванной лицо, руки, обдернув на себе платье, возвратилась к старикам.

Здесь она поправила подушки за спиной Елизаветы Алексеевны и остановилась перед небольшим стенным зеркалом — торопливо причесала свою разлохмаченную голову.

— Дед, а ты пишешь воспоминания?

— Какие воспоминания? — ворчливо ответил Егор Иванович. Он уже остыл, но не совсем.

— Ну, вообще… Я, например, веду дневник. Сперва записывала разную чепуху, а теперь — мысли…

— Когда к Альберту Эйнштейну явился журналист и спросил: «Господин Эйнштейн, вы записываете свои мысли?» — Эйнштейн ответил: «Мысли у меня появляются так редко, что я их запоминаю».

Галю это ничуть не сразило.

— Я не про науку, дедушка… Я — про жизнь. Вот почему, например, мне с тобой и с бабушкой просто, а с моими родителями — невыносимо? Я, например, им вру, а вам — никогда… Ну, почему?

— Не знаю.

— Во-первых, они считают, что я им обязана, во-вторых, они меня не понимают. Я их прекрасно понимаю, а они меня — ни капельки. И их взгляды на жизнь мне противны…

— А ты не могла бы выбирать выражения помягче? — нахмурился дед.

— Могла бы. Но не хочу. Не считаю нужным… У них знаешь какие взгляды? Всё кругом правильно, прекрасно, имеются, конечно, отдельно взятые отклонения, но ты сперва заслужи право на свою точку зрения, а уж потом берись осуждать, все вы, молодые люди, циники, прагматики и ни черта ни во что не верите, ничего у вас нет святого…

Эту тираду Галя произнесла, вернее, выпалила отчаянной скороговоркой и внезапно остановилась, обернулась — она уже причесана.

— Ведь ты же так не считаешь?

Егор Иванович не ответил.

— Не считаешь? — упрямо спросила Галя.

— Стараюсь. Хотя, признаться, иногда очень хочется. Просто я не привык думать этими категориями:  в с е  м ы  или  в с е  в ы… И мы — не  в с е, и вы — не  в с е. Лучше рассматривать каждого в отдельности. Гораздо труднее, но точнее…

С улицы послышался стук в окошко и тотчас звонок в дверь.

— Танька! — кинулась в прихожую Галя.

Она открыла дверь в квартиру, и тут же в прихожей задохнувшаяся от быстрого хода Таня произнесла одним духом, без знаков препинания:

— В понедельник в шесть вечера в клубе показательно…

Они вдвоем быстро вернулись в комнату. Таня, все еще отдышиваясь, молча поздоровалась со стариками и опустилась на стул.

Галя нетерпеливо потрясла ее за плечо:

— Кончай сопеть, Танька! Обернулась:

— Валеру судят в понедельник, выездной суд в молодежном клубе… — И мгновенно бросилась к Елизавете Алексеевне: — Бабуля, милая, любимая, ты отпустишь деда с нами?.. Танька посидит с тобой…

— Позволь, а меня ты спросила? — возмутился Егор Иванович.

— Если ты со мной не пойдешь, не будешь сидеть рядом, я ляпну на суде что-нибудь такое, вот увидишь — меня арестуют!..

— Он пойдет, — улыбнулась Елизавета Алексеевна. — И Танечка пусть идет. У нас хорошие соседи, да и я уже совсем поправилась…

Вход в этот клуб в глубине двора обычного жилого дома. Двор уже был завален снегом — зима выдалась суровая. В полутьме двора расположены несколько темных подъездов, а над дверью, ведущей в клуб, горела яркая лампочка, окруженная морозным нимбом, — она давала возможность прочесть табличку под стеклом у входа:

МОЛОДЕЖНЫЙ КЛУБ «ЮНОСТЬ».

В прихожей клуба, у самых дверей во двор, топтались и курили человек десять юношей и девушек, одетых в форму студенческого стройотряда. Студенты озябли здесь, они постукивали башмаками об пол, кое-кто даже потирал уши ладонями. Но несмотря на мороз, они то и дело приоткрывали дверь в полутьму двора в нетерпеливом ожидании. Со двора донесся шум подъехавшей машины, Таня шепотом воскликнула:

— Привезли! — и изготовила свою руку с зажатой плиткой шоколада.

Студенты отступили от дверей вправо и влево, образовав узкий проход.

Дверь со двора распахнулась, сперва вошел первый конвойный, за ним — Валера, стриженный напрочь, с руками, заложенными за спину, как и положено арестованному. Его трудно узнать, он сейчас ничуть не похож на того пригожего, стройного, белокурого юношу, каким был до тюрьмы. Его лицо землисто посерело, уши торчали на голой, по-мальчишески бугристой голове. Позади него — второй конвойный. Они вошли быстро и прошли сквозь студентов скорым шагом, — Таня протянула было шоколад Валере, но ее рука повисла в воздухе.