Будни

Из сорока ее учеников один написал на полустраничке, что сильнее всего он запомнил тот день, когда его отец, напившись пьяным, избил мать мальчика и повесился в сарае на мотке электрического шнура.

Учительница, недавно окончившая заочно пединститут, внимательно прочитала и это сочинение среди сорока, нашла в нем изрядное количество орфографических ошибок и выставила оценку — двойку.

Это не в нашем поселке — в более дальнем, Отрадненском. И рассказывал мне об этом директор областного института усовершенствования учителей.

* * *

Все социальные достоинства и недостатки городской действительности как бы уплотняются в поселке — они становятся более очевидными, наглядными.

В стародавние времена различие между большим городом и захолустьем было резче во сто крат, нежели сегодня.

Сейчас все приблизилось к единой модели, утрачивается своеобразие уклада жизни. Способствуют этому мощные средства массовой коммуникации и во много раз возросшие скорости современного транспорта.

Внешние детали городской жизни — мода одежды, прическа, квартирное оборудование — тиражируются в самых дальних углах с необыкновенной быстротой.

Если к этому добавить язык газет, радио, телевидения, повседневно засоряющий, унифицирующий и вытесняющий живую речь; и если к этому еще довесить постылую одинаковость обряда целого комплекса общественных мероприятий, причем единообразие этих мероприятий блюдется с религиозной строгостью, — то все, взятое вместе, действительно стирает грани между городом и деревней.

Молодой человек, прибывший из захолустья в город, вписывается в новый уклад достаточно быстро; разве лишь бурное уличное движение может несколько обескуражить его, а все остальное он приблизительно проходил у себя дома. Да к тому же он еще и законопослушнее и управляемее, нежели городской юноша.

Вот почему, вероятно, такой молодой человек, если он еще и одаренный, способный, делает нередко великолепную деловую карьеру.

* * *

Откуда эта нынешняя любовь читателей, зрителей к документальной литературе, к документальному кино, да и вообще к историческому документу?

Я думаю, от тоски по правде, от жажды знать истину без посредников-сочинителей.

Рассуждение простое: вы мне дайте все факты, все документы, а уж выводы я буду делать сам.

Мне не надо ваших художеств, достаточно вы обманывали меня своим толкованием и произвольным недобросовестным цитированием, — я сам разберусь, только бы знать подлинную правду документа.

Сама по себе эта жажда истины понятна, однако, как и всякая повальная страсть, она таит в себе издержки.

Далеко не всякий читатель, зритель способен осмыслить непременные противоречия исторических документов. И конечно же, художественное произведение крупного, талантливого, честного писателя расскажет о времени, об эпохе кое-что и поточнее исторического документа.

Писатель способен догадаться и о том, чего не записал в свое время историк-летописец.

Под пером писателя оживает подлинная живописная картина времени.

При всем том нынешний читатель прав: уж слишком он наглотался на своем недолгом веку фальсифицированной истории, лживой литературы, слишком уж часто на протяжении коротких временны́х отрезков ему приходилось испытывать крушение иллюзий и стыд за наивность своих заблуждений. Он изверился, ему охота пощупать факт, документ.

* * *

При всеобщей грамотности понятие «читатель» безбрежно размывается, оно становится достаточно неопределенным.

В сущности, сегодня любая книга находит своего читателя. Ну, скажем для точности, почти любая.

Статистические данные иногда даже извращают картину: оказывается зачастую, что наиболее ходовым, любимым произведением является далеко не лучшее. Чрезмерное почтение к статистике при изучении читательского мнения нередко мешает определению истинного уровня подлинно высокого художественного вкуса. Здесь количество не переходит в качество. Много — это не всегда значит «хорошо». Большинство — это не всегда значит «верно». Бывали случаи в истории книгопечатания, когда большинство читателей сосредоточивалось вокруг плохой литературы. Приключается это и в наше время.

Известная формулировка «неизмеримо выросший читатель», совершенно справедливая в общем виде, слишком легко и запросто примеривается, как кепка, каждым читателем на себя — он уверенно считает, что она ему как раз впору.

А в результате это развращает и писателя и читателя. Оба они начинают преувеличивать свою значительность.

Читатель все время порывается учить, консультировать, воспитывать литературу, будучи уверен, что процесс этот несложен, примерно как в химчистке: заказ сдан и к сроку должен быть исполнен. За срочность исполнения практикуется надбавка, то есть — премия.

* * *