Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

– Слова, названные бредом, не мои. Я всего лишь процитировал нашу общую знакомую. Теперь уже покойную. И, да, небольшой сюрприз сродни откровению о природе ваших отношений. Ты считал её своей девушкой, а она представляла тебя родственником. Ты, оказывается, приходился ей двоюродным братом. Знаешь об этом?

– Нет.

– Хоть что-то мне известно из того, о чём не знаешь ты, – произнёс Кэрмит.

Ни один из них не засмеялся, даже натужно, желая разрядить обстановку. Ирония вышла печальная.

*

Никто не смог бы поведать историю взаимоотношений, укоренившуюся в сознании Алекса, лучше Анны. Никто не смог бы дорисовать такое количество деталей, надавить на самые больные места, отметить наиболее запоминающиеся – ключевые – моменты. А потому Алекс не придумал ничего лучше, чем устроить презентацию, положив на стол перед Кэрмитом папку с распечатками. Там нашлось место и самому письму, и газетным публикациям, кричавшим о самоубийстве дочери российского бизнесмена.

Поскольку познания в русском у Кэрмита были невелики, он лишь рассматривал фотографии, а Алекс переводил ему статьи. Не каждую дословно, а в общих чертах. Этого вполне хватало, чтобы составить собственное мнение о сложившейся ситуации. По мере продвижения рассказа Кэрмит хмурился всё сильнее, прикладывался к стакану всё чаще. Он не боялся напиться, поскольку глотки делал маленькие, просто согревался после выяснения отношений под мелким ледяным дождём.

Алекс первым делом предложил чаю, Кэрмит усмехнулся и попросил виски. Ничего лучше «Джека» в доме не нашлось, но Кэри не стал примерять и эксплуатировать образ дивы, отчаянно капризничающей и претенциозно рассуждающей о необходимости многолетней выдержки, крепости и прочих составляющих хорошего алкоголя. Принял без вопросов предложенный напиток, время от времени косился в сторону Алекса. Тот себя поисками второго стакана обременять не стал, прикладываясь к горлышку бутылки.

Взгляд Кэрмита то и дело цеплялся за стекло цвета пережжённого сахара, скользил выше и замирал на сосредоточенном лице собеседника. Алекс продолжал краткий пересказ статей. Внимания, направленного в его сторону, не замечал. Или делал вид, что не замечает.

Кэрмит тоже отворачивался, изучал предложенные газетные вырезки. Оттуда на него смотрела Анна. Вполне живая, здоровая, улыбающаяся. Глядя только на снимки и не зная эту девушку в жизни, он наверняка посочувствовал бы, проникшись. Впечатления, собранные в период личного знакомства, сводили всю жалость и скорбь до нулевой отметки.

Разобравшись со статьями, Алекс достал из папки последний документ – распечатку из своей электронной почты.

К этому моменту у Кэрмита сложилось стойкое ощущение, что ему предложили принять ванну, заполненную грязью, а, может, чем похуже. Во всяком случае, скандальные заголовки, безумные предположения, выдвигаемые журналистами, и общая направленность журналистики на раздувание пламени в обществе, формировали не лучшее впечатление о людях, написавших эти статьи.

Нет, Кэрмит не пытался пробудить в себе уснувшую жалость. Поступок Анны по-прежнему представлялся ему нелепым, детским и совершенно неоправданным.

Хотя, вполне могло случиться так, что она ничего такого, кроме привлечения внимания к своей персоне, не планировала. Собиралась потрепать окружающим нервы, пробудить в них ещё больше жалости к своей персоне, но не рассчитала с дозой снотворного, вот и поплатилась. Самый нелепый исход из всех, что можно придумать.

Вряд ли, решившись переступить черту, она могла предположить, что после смерти её имя не будет полоскать только ленивый. Она явно рассчитывала на иной эффект. Примеряла амплуа не худшего пошиба. Несчастная жертва, не выдержавшая психологического гнёта, не нашедшая иного выхода. Обычно таким сопереживают, а их обидчикам желают мучительной смерти.

Перескажи Алекс содержание письма журналистам, предоставь скрины переписки, впечатление об Анне сложилось бы иное. А так… Всем оставалось догадываться, какими причинами погибшая девушка руководствовалась в своих поступках. Лейтмотив позора, смытого кровью, стёрся и остался невостребованным.

Новой героини, пострадавшей от рук морального урода, из Анны не получилось.

Кэрмит подставил стакан, предлагая наполнить его повторно. Алекс эту просьбу выполнил, не отвлекаясь от своего основного занятия. Тут и Кэри старался не пропускать многое мимо ушей, поскольку сентиментальное послание заинтриговало его с первых строк, да так и не отпустило, несмотря на то, что было озвучено уже почти наполовину. События разворачивались с потрясающей скоростью, сменяя друг друга в стремительном ритме.

Кофе из «Старбакс», мазь от ожогов, никакой любви, мысли исключительно о дружеских отношениях, мост, платье, поэзия Бориса Пастернака, а потом резкий переход к описанию эмоциональной нагрузки, превышающей допустимые пределы.

Кэри Трэйтон – воплощённое зло.

Пока Алекс зачитывал письмо, Кэрмита не оставляло чувство дежавю. Он слушал чужую историю, переживая её как свою собственную.

Не потому, что она оказалась настолько проникновенной.