Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Оба это понимали, но, тем не менее, отказаться друг от друга они уже не могли. Ни один, ни второй.

Стоило только дать слабину, и всё полетело в пропасть. Все общественные правила, запреты и нормы.

Я слишком долго ждал тебя, чтобы так запросто отказаться.

Я слишком долго мечтал о тебе, чтобы прислушаться к голосу разума.

– Где тебя черти носят? – орал Альфред, так, что в особняке наверняка стены содрогались. – До вылета полтора часа, а ты…

– В аэропорту, – спокойно отозвался Кэндис.

И не лгал. Когда всё семейство появилось в зале ожидания, он уже стоял там.

Лицо не выражало никаких эмоций, лишь безграничное равнодушие ко всему происходящему.

В бездну тот Манчестер.

В бездну Альфреда.

В бездну всё и всех.

Мысли Кэндиса материальными не были, и Альфред никуда исчезать не собирался. Он всё так же недовольно кривился, не упуская возможности упрекнуть сына в чём-нибудь, намекнув об очередном разочаровании, связанном с его именем. Поглощённый собственной значимостью, он не замечал главного. Кэндис пропускает все слова мимо ушей, а внимание его направлено совсем не на родственников.

В нескольких метрах от семьи Брайт находился Мартин, лишённый возможности подойти ближе и попрощаться.

Они с Кэндисом не имели права на публичное проявление чувств, слишком высокой была цена для обоих. Не то, что высокой, а практически неподъёмной.

Сломанная карьера, россыпь тёмных пятен на репутации академии и чувство вины, непрекращающееся, уничтожающее до основания – для одного.

Сломанная жизнь – для другого.

Я заберу тебя у них, чего бы мне это не стоило.

Забери.

Напоминанием об этой спонтанной встрече на несколько часов была цепочка, спрятанная под воротником рубашки.

Рождественский подарок, ответа на который у Кэндиса не было. Во всяком случае, не сегодня и не сейчас.

Он не мог потратить со своей карточки ни пенни, зная, что Альфред обязательно начнёт во всём разбираться, с дотошностью самого противного полицейского докапываясь до истины, и не успокоится, пока не узнает всей правды.

– Прости, у меня нет ответного подарка.

– И не нужно.

– Лучший подарок – это я сам? – усмехнулся Кэндис.

– Да.

Мартин вызвался помочь с примеркой украшения. Оказался у Кэндиса за спиной, отвёл волосы в сторону, чтобы не мешали обзору и не путались в застёжке.

Металл в его руках немного нагрелся, а потому соприкосновение с кожей вышло исключительно приятным, без появления дурацких мурашек. Но если цепочка была тёплой, то отпечаток губ на шее оказался и вовсе огненным.

– Останься со мной, – произнёс Мартин, сжимая ладонь в своей руке и переплетая пальцы.

Кэндис запрокинул голову, прижавшись затылком к плечу Мартина, перехватил внимательный взгляд.

– Не могу. Ты же знаешь.

– Знаю.

Прозвучало обречённо.

Но, если задуматься, что они могли поделать? Ничего. Любое неосторожное движение, малейшая ошибка, и общество кинется линчевать того, кто пренебрёг правилами и переступил обозначенную красным цветом черту.

Нельзя.

Разве ему никогда об этом не говорили?

Разве не учили в детстве правилам приличия?

Разве не рассказывали, что аморально, а что нет?

Сидя в самолёте, Кэндис успокаивал себя тем, что это путешествие много времени не займёт и вообще недолгим планируется. Всего лишь на несколько дней, а потом они вернутся.

Ничего страшного, ничего такого, что выбивалось бы за рамки привычного.

Поселились они по прибытии не в отеле, а в доме одного из знакомых Альфреда.

Это открытие Кэндису не понравилось, но он решил на первых порах придержать эмоции при себе, никак не комментируя события, разворачивающиеся вокруг него. Однако подозрений было слишком много, и уже вечером Кэндис получил им подтверждение.

Альфред продолжал строить за него жизнь.

Альфред не ограничился разговорами, а реально занялся поисками невесты для старшего сына, попутно демонстрируя истинную ценность родственных связей. Он хотел поскорее избавиться от Кэндиса, выселив его из особняка.

Видимо, не только Кэндис считал себя лишним в доме отца. Альфред был с ним полностью солидарен, но открыто об этом не говорил, предпочитая прикрываться возвышенными мотивами и выставлять себя в качестве благодетеля.

Её звали Линда. Она красила волосы в тёмно-красный оттенок, больше всего походивший на запёкшуюся кровь, носила платья с корсетами в сочетании с клетчатыми рубашками и высокие сапоги на тяжёлой подошве – верх безвкусицы – и вообще-то мало напоминала даму из высшего света.