Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Колено между бёдер – легкое движение, а за ним ещё серия их. Пристальный взгляд, влажное прикосновение языка к губам – вот уже Рендалл запрокидывает голову и хрипло стонет, со всей силы проводя ногтями по ткани, послужившей преградой и спасением для кожи от появления ярких, а в крайне запущенном случае – кровоточащих полос.

Впрочем, у царапин тоже были свои преимущества – он слизал бы каждую выступившую каплю крови, поцеловал бы каждый участок пострадавшей кожи, извиняясь за несдержанность и неумение контролировать себя, тем самым продлевая тактильный контакт.

– Хочу… Как же я хочу тебя, – шептал Рендалл, запуская пальцы в тёмные пряди и сжимая сильнее.

Терренс расстёгивал его брюки, попутно прикасаясь губами к животу, неспешно, медленно – слишком медленно – убивая остатки терпения, заставляя прощаться с принципами и просить, умолять.

Он обожал, когда Рендалл говорил о своих желаниях, и чем откровеннее они были, тем лучше.

В этих признаниях имелось своё очарование.

Они были тем, что пробуждало страсть.

Тем, что заставляло её ярко вспыхнуть и не давало погаснуть.

Невинность не показная и наигранная, от которой тащит за сотни миль неестественностью и театральщиной, а вполне себе природная, сочетающаяся с весьма и весьма завидным темпераментом. Поразительная противоречивость, которая любого способна загнать в тупик.

Знакомьтесь. Рендалл Стимптон.

На людях – ледяная аристократия, практически не имеющая эмоций, в постели – невероятно раскрепощённый и раскованный юноша, не знающий стеснительности и комплексов.

При таком раскладе прозвище «мой хороший мальчик» звучало довольно иронично. Терренс и сам понимал, но не мог отказаться от этой привычки, хотя признавал, что всё как раз наоборот. Для остальных людей Рендалл был хорошим мальчиком, даже слишком хорошим, едва ли не ботаником, правильным до мозга костей, а для него… Для него – просто настоящим.

Его Рендаллом. Особенным.

Одежда упала на пол, будто облетающие лепестки с цветка, вода лилась сверху, нисколько не остужая разгорячённую кожу, лишь сильнее распаляя желание, напоминая о дне, когда они впервые поцеловались, и Рендалл, попавший под дождь, выглядел почти так, как сейчас, под душем.

Капли воды на слипшихся ресницах, влажные, слегка потемневшие от влаги пряди волос, припухшие от поцелуев губы.

Терренс целовал короткие, но поразительно пушистые ресницы, ощущая вкус пресной воды, касался ладонью линии подбородка, поглаживая. Вторая его ладонь скользнула по спине, пальцы прошлись вдоль позвоночника, повторяя привычную траекторию и замирая на пояснице.

Рендалл посмотрел на него, прихватил зубами нижнюю губу и вскоре засмеялся над этой показной нерешительностью. После всего, что они делали друг с другом в прошлом году, она смотрелась, как минимум, странно.

В глазах его были смешинки.

В глазах его было много-много всего, самого разного.

Бирюзовая радужка, от одного вида которой Терренса тоже неслабо вело, потемнела, превращаясь из спокойной поверхности озера в бескрайнее штормовое море.

Терренс не задавал вопросов, но Рендалл и без лишних слов его понимал.

– Всё, что угодно. Тебе можно всё, что угодно, – произнёс на грани слышимости и вскоре вновь сжал ладони, впиваясь ногтями в плечи, теперь уже не через ткань, а напрямую, царапая кожу и оставляя алые полосы.

Выдохнул горячо, прильнул к Терренсу, а потом попытался вырваться из удерживающих рук, повернуться спиной.

Терренс не позволил, удержал на месте, чтобы затем оттолкнуть к стене, упереться в неё ладонью, лишить возможности совершать манёвры и убегать, но Рендалл, откровенно говоря, этого делать и не собирался.

Ненадолго, всего лишь несколько томительных минут, прежде чем в очередной раз сменить локацию, на этот раз, последнюю в списке обозначенных пунктов.

Они упали на разворошённую, да так и не застеленную повторно кровать.

Вода, капающая с волос, оставляла на прохладной и немного жёсткой ткани влажные следы.

Рендалл вновь чувствовал те самые оттенки лаванды и апельсина, подчёркнутые мятой, и этот аромат казался ему ярким, невероятным – первой ассоциацией с состоянием счастья, заполнившим всё пространство этой комнаты. Она больше не казалась ему неживой. Когда рядом находился Терренс, всё приобретало иные качества, воспринималось совсем не так, как обычно.

Кажется, именно эту способность – приписывать обычным вещам характеристики, им несвойственные и незаметные в любое другое время, когда рядом нет определённого человека, называли влюблённостью.