Читаем Будни добровольца. В окопах Первой мировой полностью

Жизнь на огневой позиции шла своим чередом. Всё чаще, в основном ночью, артиллерийский наблюдатель вызывал из окопа огонь. К этому быстро привыкаешь. Для всех орудий расстояния и ориентиры в сети траншей размечены по картам. Пулемет теперь тоже, когда его пускали в ход, работал предписанными кругами. Каждый наводчик даже во сне знал, что делать при каждой команде. Чудовищно скучно. Считалось, что судьба особенно благосклонна к расчету 1/96. Их участок фронта был единственным, где царил покой.

Жили в свое удовольствие. В домике в соседней с вахмистром комнате теперь проживал постоянный командир батареи, молодой лейтенант Штойвер. Но и он не сильно нарушал спокойствие.

Капитан показывался редко. Он явно выказывал этой огневой позиции свою неприязнь. Тут было слишком скучно. Никакого развлечения.

Он проживал с Фрике, вторым лейтенантом, прикомандированным к нему после гибели Буссе, в доме недалеко от выхода на пехотную позицию, в добрых двадцати минутах от батареи. Такая вот причуда.

Он обнаружил единственное уцелевшее здание – белый дом, приземистый и скромный, окруженный сплошными руинами. Со стороны противника его защищали четыре ряда торчавших ввысь деревьев.

О Фрике мало что знали. Однажды он уже был на батарее. Кроме его телесной толщины, ничего примечательного в нем не было. Но ходили слухи, что он лихой волкодав и отлично подходит Мозелю. Оба часто бродили средь бела дня вокруг разбомбленных домов, даже не обращая внимания на то, что улицы Лоретто у врага как на ладони.

11

Передки снабжения 1/96 базировались в деревне Аннай, где-то в часе пешком от Ланса. Ездовые, привозившие вечером на позицию паек и почту, давали восторженные описания своего нового обиталища. Там было как дома, жизнь лучше некуда, война так может продолжаться хоть еще лет десять! Да еще и каждый день, когда их сюда командируют, удается проезжать через Ланс. А там, ха-ха, вот тебе, пожалуйста, – всё что пожелаешь!

Так и засела одна мысль у расчетов на позиции. Всё настойчивее свербело желание – увольнительная в Лансе. Или затишье в Аннае – здесь ничего не происходит.

Конечно, они видели своими глазами, как Ланс временами попадал под обстрел тяжелой артиллерии. Но если не повезет, это может и здесь случиться. И это не повод умерить свои позывы.

Однажды утром Райзигер возвращался из передового окопа подавленным. Ночка выдалась неприятная. Пехота понесла потери. Несколько раненых поместили в укрытие артиллеристов. Там, рядом с ним, они и умерли. По пути на позицию он всё мучился.

Возле дома капитана его окликнул паренек. Появился и сам Мозель. Куда он собрался? На огневую позицию, сменен с наблюдательного пункта в окопе. Рад бы он оказать Мозелю услугу? Так точно. Рядом с церковью в Лансе есть лавка со свежими персиками. Ему надлежит взять у мальчика велосипед, поехать туда и привезти дюжину.

Ланс, Ланс! Никаких раздумий, несмотря на усталость и подавленность. Кроме того, просьба о частной услуге – это же не что иное, как приказ.

Так что на велосипед, и – вперед!

О, впервые за весь год он – в настоящем городе! Широкие мощеные улицы, на въезде красивые белые виллы. Ага, здесь, значит, когда-то жили владетели угольных шахт! Большие сады, прелестные платаны. Их не очень хорошо обихаживают, но всё же на них еще отчетлив мирный отблеск. Кое-где, конечно, пробиты стены, и в крыше вот огромная дыра, а из нее торчат обгоревшие стропила. Но ты не видишь того, чего не хочешь видеть. Здесь что-то вроде мирной жизни. Гулянье: много военных, пехоты, саперов, гусар. Много авто, большей частью со старшими офицерами.

И прежде всего – гражданское население!

Райзигер с радостью при каждой возможности звонит в велосипедный звонок. Это же мир. Точно как дома. Этой слабоумной и ее ребенку на набережной лучше посторониться, когда приближается велосипедист. А старому джентльмену тоже бы взять свою собаку на поводок.

Райзигер гонит всё быстрее и быстрее. Быть велосипедистом – одно удовольствие! Ты, конечно, солдат, но на велосипеде руку к фуражке не прикладываешь, когда показывается начальство. Просто немного поднимаешь голову и смотришь на него, совершенно по-граждански.

Смотришь на него, сияющий и счастливый солдат. Ты сейчас – велосипедист в городе с чистой широкой улицей, среди настоящих живых мирных жителей.

Эти гражданские, ничего не скажешь, у себя дома. Старуха с коляской, наполненной дровами, у себя дома. Двое детей, играющих с волчком, у себя дома. Дама вон там в элегантном платье, определенно настоящая дама, тоже у себя дома. Девушка рядом с ней – точно ее дочь. Обе смеются, и если сейчас не позвонить в звонок, то обязательно в них въедешь.

По широкой дуге за угол дома – главная улица Ланса. Тут стоит собор. А справа и слева – гражданские и военные, все вместе смеются и болтают. И куча витрин! В них есть всё. Там сыр, а вон там, Райзигер едет медленно, там копченая ветчина, сложенная пирамидкой. Вон сбоку вывеска – полевой книжный магазин, а там кафе, там цирюльня, золотая вывеска «Куаффёр», вдобавок красный плакат: «Бритье и стрижка».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное