Будни и праздники императорского двора

От Чесменской богадельни до Зимнего дворца стояли войска. Кадеты были построены у Александровской колонны. Как отмечают источники, постарались купцы из Гостиного двора. Они покрыли фасад аркады красной материей и разложили на улицах ковры. На Владимирской народ бросал цветы [542] . Торжественный въезд в Петербург принцессы Марии, по замечанию Ричарда Уортмана, «ввел ее в семейный сценарий» [543] .

После посещения Казанского собора, где принцессу благословил иконой Казанской Божией матери митрополит Серафим Новгородский, процессия направилось в Зимний дворец. После молебна в Большой церкви принцессу отвели в ее покои, которые ранее занимала великая княжна Мария Николаевна.

«Для Мари, – писала Ольга Николаевна, – были устроены апартаменты в Зимнем дворце подле моих, красивые, уютные, хотя и расположенные на север» [544] . Николай Павлович лично контролировал художественное оформление интерьеров наследника и его супруги. Известна акварель с проектом драпировки в спальне наследника Александра Николаевича с автографом императора: «Драпировка должна быть донизу без панелей» [545] . Покои наследника и Марии Александровны находились на втором этаже Зимнего дворца. Фрейлина А. Ф. Тютчева писала: «Наследник занимал во дворце помещение, непосредственно примыкавшее к покоям императрицы, с которыми оно соединялось галереей. Окна императрицы выходили на Неву, окна наследника на Адмиралтейскую площадь; покои императора Николая находились этажом выше… Члены императорской семьи жили, таким образом, в большой близости, что создавало интимную семейную жизнь, по крайней мере, насколько дело казалось привычек ежедневной жизни» [546] .

В комнатах, отведенных принцессе, Марии был представлен ее штат. Камер-фрау принцессы была назначена К. И. Рааль (бывшая начальница института глухонемых), камер-юнгферой – А. М. Лермонтова, камер-медхен – М. Г. Парамонова и С. И. Утемарк (в замужестве Яковлева) [547] . Позднее в Придворном календаре на 1853 год камер-юнгферами Марии Александровны значатся София Ивановна Утемарк и Каролина Егоровна Шнейдер, а в звании камер-медхен – Луиза Карловна Беггер.

Присутствовавшая на церемонии представления принцессы Мари камер-медхен (позднее – камер-юнгфера) С. И. Утемарк писала: «После приема принцесса вернулась в свои покои, где мне пришлось снимать с ее головы и шеи драгоценнейшие бриллиантовые уборы, какие я видела первый раз в жизни. На принцессе был голубого цвета шлейф, весь вышитый серебром, и белый шелковый сарафан, перед которого тоже был вышит серебром, а вместо пуговиц нашиты были бриллианты с рубинами; повязка темномалинового бархата, обшитая бриллиантами; с головы спадала вышитая серебром вуаль» [548] .

Можно представить, какое потрясение должна была испытать немецкая «золушка», оказавшаяся невестой наследника российского престола. Пройдет много лет, но она не забудет этих волнений. Фрейлина А. Ф. Тютчева вспоминала: «Она мне рассказывала, что скромная и в высшей степени сдержанная, она вначале испытывала только ужас перед той блестящей судьбой, которая столь неожиданно открывалась перед ней. Выросшая в уединении и даже в некотором небрежении в маленьком замке Югендгейм, где ей даже редко приходилось видеть отца, она была более испугана, чем ослеплена, когда внезапно была перенесена ко двору, самому пышному, самому блестящему и самому светскому из всех европейских дворов, и в семью, все члены которой старались наперерыв друг перед другом оказать самый горячий прием молодой иностранке… Она мне говорила, что много раз после долгих усилий преодолеть застенчивость и смущение она ночью в уединении своей спальни предавалась слезам и долго сдерживаемым рыданьям. Затем, чтобы устранить следы своих слез, она открывала форточку и выставляла свои покрасневшие глаза на холодный воздух зимней ночи. Вследствие такой неосторожности у нее на лице появилась сыпь, от которой чуть не навсегда пострадала изумительная белизна ее лица. Эта болезнь, затянувшаяся довольно долго, заставила ее безвыходно просидеть в своей комнате в течение нескольких недель и дала ей возможность постепенно освоиться с членами своей новой семьи и особенно привязаться к своему царственному жениху…» [549]

Об этой болезни Марии Александровны вспоминала и великая княжна Ольга Николаевна, отметив, что в конце декабря 1840 г. «Мари заболела рожистым воспалением лица» [550] .

Осень принцесса провела в основном в Царском Селе, выезжая изредка в Павловск или в Санкт-Петербург. Тем временем с середины сентября начали готовить принцессе Марии приданое от русского двора, поскольку немецкое приданое было подготовлено в Дармштадте в спешке даже не отцом невесты, а дядей – гессенским принцем Карлом. Как отмечает исследовательница Е. И. Жерихина, 23 сентября секретарь императрицы Александры Федоровны, управляющий ее канцелярией, действительный статский советник И. П. Шамбо доложил министру двора князю П. М. Волконскому, что она распорядилась делать закупки для приданого, и просил выдать средства. Николай I подписал чек на выдачу 100 ООО руб. из Казначейства.

Некоторые вещи покупала и заказывала сама Александра Федоровна. Далее Е. И. Жерихина пишет: «В приданом были заказаны и куплены не только русские парадные платья, но и каждодневные, личное белье, чулки, панталоны, домашние туфли и т. д. Сначала изготовлялись придворные платья, закупались придворные платья, закупалось голландское полотно, батист, бархат, парча. Камер-фрау императрицы А. А. Эллис подошла к задаче с немецкой рачительностью, осмотрела привезенные принцессой предметы и заказала новые. Большого сокращения затрат удалось добиться, закупив ткани, а шитье и вышивки заказав не только мастерским, но и различным благотворительным организациям. Ткани покупали в Петербурге и в Германии, шелк и галантерею – в Париже, кружева – в Брюсселе. В Берлине закупили теплые юбки и чулки. […] По-видимому, с принцессой не советовались: были заказаны розовые придворные и бальные платья, шелковой вышитый капот и проч. Мария Дармштадтская отличалась скромностью, любила серое и серебристо-голубое и, по воспоминаниям великой княгини Ольги Николаевны, розового не носила» [551] . «К девочке-принцессе, – отмечает Е. И. Жерихина, – отнеслись очень заботливо. Были приобретены в основном теплые вещи, необходимые в петербургском климате – капоты, манто, нижние юбки, платья, шляпы, перчатки, носовые платки, зонтики и туфли. Все детали белья обшивались кружевом или вышитыми воланами, обязательно вышивались метки с короной. При этом покупали и модные предметы роскоши, необходимые для парадных выходов и балов, – кружева, перья марабу, шали» [552] .

По обычаю все приданое и гардероб невесты были выставлены накануне свадьбы 15 апреля. Но сэкономить действительно удалось. Когда после смерти Шамбо в 1848 г. провели ревизию, то оказалось, что из суммы 100 ООО руб. реально израсходовано 75 028 руб.; в остатке было 24 972 руб., которые Николай I распорядился передать в Казначейство [553] .

Тем временем, как отмечала великая княжна Ольга Николаевна, «Мари завоевала сердца всех тех русских, которые могли познакомиться с ней. В ней соединялось врожденное достоинство с необыкновенной естественностью… Саша с каждым днем привязывался к ней все больше… Их взаимное доверие росло по мере того, как они узнавали друг друга. Папа всегда начинал свои письма к ней словами: "Благословенно Твое Имя, Мария"» [554] .

5 декабря состоялась церемония миропомазания, принцесса приняла православие. На следующий день, 6 декабря, в день св. Николая (Никола Зимний), на тезоименитство императора, и накануне Рождественского поста, состоялось обручение. Перед свадьбой Александр Николаевич получил повышение по службе – был назначен генерал-лейтенантом свиты. Если церемония совершеннолетия сделала его помощником отца, то женитьба – соратником.

Свадьба 16 апреля 1841 г., в канун 23-летия Александра Николаевича (17/29 апреля), была зрелищем, которое должно было поразить Европу. Было много гостей. Среди них – принц Вильгельм Прусский, наследный принц Гессенский, наследные принц Веймарский, принцы Эмиль и Александр Гессенские, принц Петр Ольденбургский. При одевании невесты присутствовали статс-дамы и фрейлины. Белый сарафан ее был богато вышит серебром и разукрашен бриллиантами. Через плечо лежала красная лента; пунцовая бархатная мантия, подбитая белым атласом и обшитая горностаем, была наброшена на плечи [555] .