Будут расставания

— Да! — Николай Васильевич вздохнул: ему в семнадцать лет никто не устраивал дня рождения. И в восемнадцать, и в двадцать пять. Мастер завидовал сыну. — Кого позову, сынок? Вахрушева… Ну, еще кого-нибудь.

— А я, — с подъемом продолжал Артур, — шесть парней из нашего класса и девять девчат.

— Девчонок с излишком! — хитро прищурился отец.

— Ну, их всегда должно быть несколько больше…

Николай Васильевич направился в кухню. Там, попивая горячий чай из тяжелой фаянсовой кружки, рассуждал сам с собой о сыне: «Откуда что берется? Я в его годы только и знал, что тачку толкать… А он!» Откосов чувствовал, что начинает вроде бы стесняться сына. Сын становился непонятным. «Щи варит лучше меня, английские книжки читает. Марочные вина пьет. Пьяным его не видел, а знает же о таких винах откуда-то! Материн комод ему мешает. Торшер давай в комнату. И станция плоха. Не тот масштаб! Нет, ты сперва научись тут работать. Узнай рабочие традиции, рабочую хватку перейми. А потом на Ургун. Эх, десятиклассники, грамотные очень! Ну-ну, поглядим. — Настроение у Откосова стало благодушным. — Поглядим, а теперь спать пора».

— Артур, пока не забыл! — крикнул он. — Завтра вечером я занят. Приготовишь ужин и еще… Мне тут должен позвонить парень — Дмитрий Лазнов… Скажешь, что я, конечно, не передумал. Пусть он приходит в отдел кадров.

— Ладно! — ответил Артур. — Иди спать. А я на кухне почитаю еще.

— Добро! — отозвался мастер. — Так не забудь о Лазнове, а то в цех он может не дозвониться.

ТРЕТИЙ ЖИЛЕЦ

Ночью Федора разбудил взволнованный шепот.

Осторожно повернувшись от стены, он открыл глаза, чувствуя, как неуютно в незнакомой комнате. Тени были не спокойны. За окнами шумел в деревьях ветер.

— Рита, останься. — Мужской шепот был едва разборчив.

— Смешной, тише…

— Да не бойся. Он спит.

Федор сдерживал дыхание. Стало жарко, сердце заколотилось.

По седым стенам не уставая плыли тени. Где-то в небе мимо луны пробегали легкие тучки. Федор медленно отвернулся к стене и зажмурил глаза. Не было желания подсматривать чужие ласки — даже так не хотел изменять своей Валентинке.

Дверь чуть скрипнула.

— Не обижайся… Я ухожу. Спокойной ночи…

Федор вздохнул облегченно. Услышал, как зло и торопливо чиркает спичками сосед, стараясь закурить. Федор открыл глаза, повернулся на спину и долго лежал так, вдыхая аромат крепкой сигареты. Потом кашлянул, сел на постели, протянул руку к пиджаку. Ему тоже захотелось затянуться горячим дымом.

— Ты… давно здесь? — услышал он.

Федор помолчал, разминая папиросу, зажег спичку.

— Что я, сам вселился? Комендант послал.

Другим, более приветливым голосом, сосед спросил:

— Что рано лег? Мы с женой пришли из гостей и… сюрприз!

— Устал. Из института приехал и лег…

— Ну, ладно. Давай спать… Как хоть тебя зовут, сюрприз?

— Федором.

— А я — Илья!

Ильи не стало слышно. И Федор словно опять остался в комнате один. Прислушиваясь к редким шагам в коридоре, к шуму тополиных веток за окном, лежал, думал. «Давно не встречались с Валентинкой. У нее дел по горло. А мне и вовсе некогда — лекции, практические… И в цехе надо сдавать минимум на рабочее место. Схем столько. Разберись. Может, правы были сестры: пойти бы в техникум? Институт тяжеловато осилить. — И улыбнулся себе, наблюдая, как ярко вспыхивает лунный свет на никелированной спинке. — Вообще-то всегда было тяжело. Десятый класс как кончал? В армии, заочно. Занимался после службы, когда все спали. Вытерпел. Только похудел тогда».

Вспомнилось Федору, как весной этого года, демобилизованный до срока из саперных войск, вернулся он на рудник в поселок Лазурный. По-вечернему от земли пахло теплой влагой и первой зеленой травой. Солнце катилось за степной горизонт. На жарком диске обозначилась темная линия далекого, днем не видимого бора. Склоны песчаного отвала — в тенях, острый гребень — в закатных отсветах.

— С благополучным возвращением! — встречали его соседи.

Хромовые сапоги скрипели, каблуки впивались в податливый песок дороги. Выйдет ли Валентина? Ждала ли его?

Все небо в полосах алого заката. Розовеют беленые трубы домов, и вершины берез в палисадниках становятся розовыми. И Валентина тоже вся розовая, как веселый огонек. Бежит к нему.

— Федя! С приездом!

А потом был пир. Пили за возвращение. Валя сидела рядом, в праздничном красном платье. И волосы ее были золотые и мягкие, ласкали его щеку. Старшая сестра Клавдия, высокая и статная, глядя на них добрыми, в сеточках первых морщинок глазами, усмехалась.

— Ишь, голуби…

Ольга, пощипывая конец толстой русой косы, говорила отцу:

— Быть к осени свадьбе.

Отец молчал, слушал всех. На столе лежали его большие смуглые ладони.

…Федор видел Валентинку и слышал смех ее сейчас в темной комнате, где быстрые тени касались потолка.

«Вот немного привыкну к новой работе, — рассуждает он, закрывая глаза отяжелевшими веками. — Привыкну к занятиям в институте и пойдем с Валей в кино. А через год поженимся».

Среди ночи ветер притих, наступила тишина. Все уснули, даже ночная дежурная тетя Луша.

С первыми звонками трамваев темнота стала редеть. В город приходило неяркое осеннее утро.