Буян

Что ни день, то новые сообщения, то новые слухи ударяли в голову. Евдоким с особой жестокой остротой ощущал эту разноголосицу, моментами терялся, считал себя законченным глупцом, который, не разобравшись, примкнул к строю вооруженных бойцов и только потом обнаружил, что ружья у них деревянные. Гнетущее одиночество, неприкаянность, как при потере близкого человека, с которым связывалась вся жизнь, искажали в глазах Евдокима действительность. Вера в силу социал-демократии пошатнулась и вместе с ней — надежда увидеть Россию обновленной. Словно проклятие какое-то повисло над народом российским.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава двадцать первая

Холодно-красивые дворцы… Геральдические звери надменно взирают с высоких фронтонов. А напротив — пробитые множеством окон фасады доходных домов, похожих издали на терки, поставленные рядом, заглядывают в гранитное корыто Фонтанки и отражаются серыми буграми на блестящей глади спокойной воды.

Середина июня 1906 года… Белые ночи…

Весь чопорный чиновный Петербург высыпал на тротуары, прогуливался вдоль каналов, шаркая штиблетами по шершавым торцам мостовой. Слышался звон шпор, игривый смех женщин, проезжали нарядные коляски, глухо токали копыта лошадей.

Возле дома министра внутренних дел один за другим останавливались экипажи; из них выбирались важные господа в мундирах и, пройдя по лестнице меж дюжих лакеев со здоровенными кулаками мясников, скрывались за массивной дубовой дверью. Одним из первых во дворец прибыл рослый мужчина в новом вицмундире, под которым угадывались крепкая грудь и мускулистые ухоженные руки здорового человека.

Когда он вошел в вестибюль, к нему тотчас подскочил вертевшийся внизу чиновник особых поручений, вопросительно поклонился. Вошедший назвал себя самарским вице-губернатором Кошко. Чиновник еще раз поклонился и вручил ему карточку с планом столовой, где было указано место за столом каждого из приглашенных. Фамилия лица, которому вручалась карточка, была подчеркнута красными чернилами.

Из вестибюля в бельэтаж, где располагались парадные апартаменты, вела великолепная мраморная лестница. На площадках ее стояли истуканами лакеи в белых чулках и красных ливреях. На головах — средневековые шляпы с пышными страусовыми перьями. Наметанный глаз Кошко без труда узнавал под этими маскарадными одеяниями чинов из департамента полиции.

Прямо с лестницы — вход в малиновую гостиную, а за ней — в белый зал, где министр Петр Аркадьевич Столыпин встречал гостей. Рядом с ним грациозной башенкой театрально покачивалась его высокая супруга, урожденная Нейдгарт, сестра того самого Нейдгарта, одесского градоначальника, которого бывший премьер Витте снял с поста за всяческие непривлекательные делишки. Прошло недолгое время, и Витте сам был смещен царем. Вместо него председателем Совета Министров назначили Горемыкина, а министром внутренних дел — Столыпина.

За белым залом помещалась столовая, внешне похожая на Грановитую палату в Кремле, но только гораздо меньших размеров, поэтому обеденный стол был накрыт в следующем за ней продолговатом зале. Кошко залюбовался убранством стола, особенно ему понравились вазы с букетами золотистой мимозы. Тонкий запах ее разливался по всему помещению. От богатых хрустальных люстр исходил сплошной ослепительный блеск.

Зал заполнился гостями. Среди них были товарищи министра, директора департаментов, несколько генерал-губернаторов и человек пятнадцать губернаторов. За столом слева от Кошко сидел знакомый ярославский губернатор граф Татищев, справа — вологодский губернатор Хвостов, о котором говорили, что это деятель из молодых, да ранний… Все они были приглашены, видимо, неспроста.

Шампанское стали подавать с первого же блюда, что не мешало, впрочем, желающим пить и другие вина. Предлагать тосты не полагалось, ели и пили молча, только Столыпин, обводя взглядом сидящих за столом провинциальных деятелей, сказал с довольной улыбкой:

— У меня сегодня столько генерал-губернаторов и губернаторов, что с ними вполне возможно произвести государственный переворот…

Милая шутка хозяина несколько оживила скучный официальный обед. Подействовало, разумеется, и шампанское, развязавшее языки высокопоставленных сановников. Сосед Кошко граф Татищев, прищурив хитро глаз и наклонив голову вправо, лукаво улыбнулся в сторону киевского губернатора Курлова. Кошко воспринял ухмылку Татищева как намерение сообщить кое-что интересное и, умея слушать, выжидательно молчал. Татищев тронул его за рукав, спросил шепотом:

— Вы заметили: сегодня все чины министерства явились украшенные орденом Искандера?

Кошко кивнул головой.

— Это на днях эмир бухарский наградил их, как «ami sincère de la Russie…»[5]

На самом деле, на многих сидящих за столом сияли усыпанные крупными бриллиантами значки.

— Настоящие индийские алмазы, — продолжал Татищев, — только у Курлова фальшивые…

— Отчего же? — удивился Кошко.

— Он выковырял настоящие и сделал жене брошь для бала у государя. Да-да! Желание жены — высшее желание. Для нее мсье Курлов готов на все.