Буян

И Щибраев принялся растолковывать мужикам, куда и зачем идут царевщинцы. Земсков тем часом, прижав кума Макара к пряслам, честил его вдоль и поперек так, что тот только покряхтывал. Наругавшись вволю, они пошли по деревне. Скоро оттуда потянулся на околицу народ. Подходили с опаской, недоверчиво оглядывали вооруженных дружинников, красные знамена. Пока Лаврентий вел переговоры, в толпе заиграла гармошка и молодежь пустилась в пляс. Это, видать, подействовало на камышинцев гораздо сильнее, чем слова, колонну пропустили беспрепятственно, однако с царевщинцами не пошел никто.

Опять шагали бодро, говорливо, с песнями. Один Лаврентий, угрюмый и словно похудевший враз, шествовал впереди, опустив голову, опираясь на свой посох. Сто раз бывал он в этой Камышинке, все жители его знают, а вот поди же! Словно подменили соседей. Да что соседей! Половина деревни приходится родней царевщинцам — и вдруг откололись. Чего ж тогда ждать в дальних селах?

Впереди, подернутые мглой, чернели не то кряжистые пригорки, не то бесцветные, набухшие влагой перелески. Казалось, это они источают безысходную гнетущую печаль, и та, оседая мокрой пылью, гасит в сердцах затеплившийся огонек надежды и радости.

Дорогу заполняло чмоканье сотен ног по скользкой глине. Двигаться стало тяжелее, люди заметно устали, иззябли. Реже шутки, соленое мужицкое словцо. Кто-то вздыхает: «Эх, в баньку бы да веничком по костям! А опосля — самоварчик…» И волной — трепещущий говор среди колких запахов мокрых лаптей и шерсти зипунов.

Ноябрь крутенек выдался. То все лето палило немилосердно, а тут мокреть да едкий студеный ветер, пронизывающий насквозь.

Хмурый день доживал незаметно свое, словно придавленный людскими бедами и нескончаемыми заботами. Но вот, наконец, внизу проблески огоньков, знакомые порядки улиц Старого Буяна. На высоком, освистанном ветрами пригорке, по которому тянулись царевщинцы, сияло всеми окнами двухэтажное здание ремесленного училища. Возле него дорога делала поворот влево вниз по косогору. Отсюда все село стало видно как на тарелке, и казалось, что чернеющие дома — не на месте, что когда-то они стояли здесь, вдоль дороги, выставляя напоказ свою нищету, но судьба беспощадна: смахнула их тяжкой рукой, и они, низринувшись с кряжа, зацепились как-то за берег мелководной Буянки, чтоб застыть там навсегда.

Возле школы, куда пришла колонна, ее встретили члены местного революционного кружка: благообразный, с четырехугольной, аккуратно подстриженной бородой староста Федор Казанский и учитель Петр Писчиков. Сотские тут же стали разводить продрогших гостей по квартирам. В село наехало много выборщиков от всех обществ волости, и стало тесновато.

* * *

Когда Евдоким возвращался домой, он имел надежду найти какую-нибудь работу, но вот промаялся две недели — и хоть караул кричи: ничего. А отец ворчит: самому кормиться нечем. Все к свату посылает, пойди, дескать, попроси получше, авось найдет какое-либо дело в своем большом хозяйстве. Но кланяться Тулупову для Евдокима — нож острый. Михешка как-то сказал:

— Приходи ночью, мучицы насыплю. Чать, не чужой.

Но Евдоким не пошел. Не с его характером тащить украдкой муку, уж лучше с голоду дохнуть! Садился за стол, а на сердце кошки скребли. Арина приносила тайком Надюше то масла, то яиц, то еще какой-нибудь снеди, но Евдоким этого не знал. Жил тяжело, какой-то странной жизнью в ожидании чего-то, а чего — и сам не понимал. Когда забастовки прекратились, надумал было поехать в Самару, быть может, там что-либо найдется, работы какие-то общественные обещала городская дума. Ходил и к Антипу Князеву узнавать, не сбивают ли артель лесорубов. Нет, говорит, не до рубки леса сейчас, когда рубят головы. А тут подошло время выборов волостного старшины, и товарищи сказали: «Погоди чуток с отъездом, возможно, произойдут перемены и в нашей жизни проклятенной. Не горюй». Вчера на подпольном собрании Мошков вдруг открыто объявил, что 25 ноября мужики замышляют установить в волости республику.

Прослонялся Евдоким неприкаянным еще несколько дней. И вот начали съезжаться выборщики. Пошел вечером повидаться с товарищами царевщинцами, да не очень удачно: кроме Земскова, никого не встретил, — расползлись по селу.