Букет белых роз (СИ)

Шинигами не проронил ни слова. Он бездвижно сидел на подоконнике. Наконец напряженная тишина разодралась, когда голос Сатклиффа, пугающий своей строгостью, сорвался вверх:

— Где ты была, Юли?

Рука еще сильнее сжимает позолоченный рычаг.

— В Перми… с отцом. Я… я наконец увидела маму.

Грелль слышал мое взволнованное дыхание, но не бросил взгляда. До сих пор — без лишних движений.

— И как она?

— Здоровье пока слабое… Я хочу, чтобы с ней ничего не случилось.

На это Грелль выдохнул, закрывая глаза. Я преодолела полкомнаты, остановилась на середине. Так же холодно.

Жнец молчал в пустоте, и я - вместе с ним. Избитые, но живые, мы были как в клетке, на шахматной доске, рождающейся прямо из личного мира, а на наши руки накладывают железные цепи собственных страданий и ролей. Приговорили к лишению свободы, к нечаянным шагам по черному и белому.

Но крылья все еще расправлены, чтобы взлететь.

Сатклиффа ничем не изменишь. В его жилах струится кровь ангела, забирающего души; ледяная, не данная для чего-то другого. В его взгляде давно сожгли умиротворение, и то, что молчание, безразличная маска — совсем не в счет.

Запах холода примешивался к запаху дубовой мебели, обволакивал от пола до самого потолка, но так и не стало лучше.

Глядящий на перспективу города, жнец прошептал, подогнув правое колено и положив на него ладонь:

— Я тоже слабею, Юли… — С дрожью подхватывая воздух: — Возможно, меня скоро не станет…

В груди с большей, чем ранее, силой начало распирать, как от ножей. Теперь я не слышала стука сердца — одна пустота, одни промахи. Рядом тикали часы, отрывая стуком промежутки жизни.

Сатклифф все еще продолжал, не выдавая ничего, кроме тона голоса, точно бы промытого во льдах:

— Через пару дней я встречусь с Рональдом, он расскажет мне про лечение.

Он не волновался за себя, ни на каплю не пожалел, не выпустил наружу сетования. Потому что держал это внутри

Я переместилась ближе и четче вгляделась в глаза шинигами; в глаза, в которых ночные огни словно бы отражали отблеском скрытые страдания; в глаза, легко сравнимые с изумрудами, посаженными в платину; и они прорезали своим неуловимым сиянием темноту.

— Нет, нет… - задрожал мой голос. - Я не хочу…

— Думаешь, мне тоже хочется этого?

Он смотрел через стекло, но только не на меня.

Любые слова Грелля сейчас были как стрелы — они прошивали насквозь меня, сравнимую с серым, сжатым комком из пустоты.

Слабая надежда почти угасла — ведь шинигами сам тушит словами этот окурок, не оставляет закладок на страницах своей книги. На нем снова сказывалась болезнь, в то время как жгучая боль замирала в моих ранах.

Казалось, что между нами опять лежит пропасть.

***

На подзеркальнике - мыло, зубная щетка в стакане и недорогой парфюм. Кафель не холодный, а ледяной, жжет голые ступни. В зеркале отражаюсь я, разбитая, опороченная, — абсолютно отличная от семнадцатилетней ученицы, которая когда-то любила цветы. Буду бороться ли с собой или нет — не знаю, но именно сейчас я просто стою на перепутье сомнений и не знаю, куда смотреть и куда идти.

Мне холодно и ныне.

Я отпустила беззвучный выдох. Как будто обвешана десятками камней… Пальцы медленно коснулись края одежды, ловко опустили замок. Еще холоднее.

Юбка упала, волнами растекаясь у моих ног. Я переступила через нее.

Напишу все,

Что не могу сказать.

Я должен как-то привести свои мысли

В порядок.

Я знаю, это было только

Несколько коротких дней.

Я чувствую сердцем,

Что мне нужно только сегодня.

С минуту меня окатывает вода. Я знаю, что сегодня не одна. Я не даю выход слезам. Стекла накрыл слой пара. Мокрая рубашка, прилипая, обрисовала мои плечи. И как смывать с себя лишнее — с одеждой или без — уже не имело никакой разницы.

Под голыми пятками было мокро и тепло. С опущенных пальцев срываются капли. Я просто существовала здесь, раздираемая внутренними остриями.

Ничего не помогает. Не спасет…

Все это в следующую секунду заканчивается, и мне больше не нужно думать о холоде.

Я подернулась, уведомленная смутным алым пятном, отражающимся на запотевшем стекле — шинигами стоял за моей спиной, и от того услышала шепот крови, горячо сбегающей к сердцу.

Нет, нет…

Его руки припечатали меня к стеклу, высекая из груди резкий вздох. В моих глазах с кристальной ясностью отражалось смятение, а сердце вновь вспыхнуло внутри.

Под стать плеску воды прошлась дрожащая, влажная нежность по шее, почти не ощутимая. Грелль мок почти одетым, как и я. Уравновешенный, без каких-либо мелькающих искр в глазах, смотрел на меня, касаясь кончиком носа моего.

Не отвечал.

Девочка моя, я пытаюсь, пытаюсь,

Когда я закрываю глаза,

Не могу перестать улыбаться.

И теперь я знаю, почему.

Мои губы обжёг поцелуй, в который шинигами вложил всю нежность, пламя, горечь и боль. Отдал столько, чтобы разделить это вместе со мной. Но слёзы не прекращались.

Это мгновение, затопленное водой, говорило об одном — пропасти нет.

Целуя одновременно с ним, повторяю себе, что не могу остановить.

Я люблю его. Господи, я так люблю его… Мне никто не нужен, кроме шинигами.

Каждый день я улыбаюсь,

Я слышу твой голос,

Я вижу твои глаза.

Это началось в миг