Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

Прозорливость Бухарина не нуждается в комментариях. Ее достаточно, чтобы поместить его в один ряд с горсткой крупных политических деятелей, с самого начала осознававших чудовищную опасность со стороны нацистской Германии и услышанных слишком поздно. Но антифашизм являлся для него не только внешнеполитической стратегией, он занимал видное место в его размышлениях о событиях в самом Советском Союзе. Разумеется, эти два аспекта связывались в его сознании прежде всего с необходимостью подготовки к войне, для чего надо было положить конец «огромному недовольству… населения», особенно крестьянства ^{1461}. Сопротивление германскому фашизму и реформы в Советской России (в особенности в направлении «зажиточной жизни» и демократизации) составляли, по его мнению, одно целое, и в 1934–1936 гг. он регулярно связывал их воедино ^{1462}.

Но выход нацистской Германии на сцену оказал более сложное влияние на мысли Бухарина о тенденциях внутреннего развития СССР. Параллели между партийными диктатурами в гитлеровской Германии и в сталинской России, сделавшиеся уже предметом обсуждения за границей, не ускользнули от его внимания. Разумеется, ему приходилось формально опровергать их как чисто поверхностное сходство между двумя диаметрально противоположными системами, однако в своих статьях и в частных беседах он сигнализировал «интересующимся» о тревожной и менее однозначной оценке сложившейся ситуации. В отличие от многих марксистов Бухарин признавал нацистский порядок качественно новым явлением. Он думал, что это есть реализация «нового Левиафана», государства «Железной пяты» Джека Лондона, о кошмарной возможности появления которого в современном обществе он размышлял в 1915 г. ^{1463}. И как можно судить по его изображению нацистской Германии, ее тоталитарного строя, «этатизма и цезаризма», а также по его признаниям, сделанным в частном порядке в 1934–1936 гг., Бухарин опасался, что сталинская политическая линия и его действия после 1929 г. приведут к таким же последствиям в Советском Союзе.

В отличие от некоторых мыслителей (включая русского философа Н. Бердяева, чью книгу о «процессе обезличивания» в обоих «новых Левиафанах» он подверг критике, одновременно признав ее замечательно интересной ^{1464}), Бухарин не возлагал ответственности за это зло на огромные современные организации. Он скорее усматривал его корни в «идее насилия, как постоянного фактора воздействия власти на общество, на человеческую личность», в террористических диктатурах, основанных на «постоянном насилии» и в «реальной пропасти между… кучкой господствующих эксплуататоров и массой эксплуатируемых». Такой режим «со всеми его организационными потугами создает обезличенную массу, со слепой дисциплиной, с культом иезуитского послушания, с подавлением интеллектуальных функций» ^{1465}. Он применил эту характеристику к Германии. но подал это так, что можно было сделать вывод и о ее применимости к нарождавшемуся в Советском Союзе культу Сталина, русской государственности и железной дисциплины:

Фашизм… создал всесильное, «тотальное государство», которое обезличивает все и вся, кроме начальства и «высшего начальства». Обезличивание масс прямо пропорционально здесь восхвалению «фюрера»… Так подавляющее большинство народа превращается в функционеров государства, скованных вторгающейся во все области жизни дисциплиной… Все доминируется тремя этическими нормами: преданностью «нации» или «государству», «верностью фюреру» и «казарменным духом» ^{1466}.

Бухарина и раньше тревожила возможность вырождения большевистской революции в новый эксплуататорский строй. Но существующая теперь потенциальная возможность порождения сталинизмом советской системы «постоянного насилия», наверное, казалась ему до ужаса реальной. Выступая с протестами, он, очевидно, думал, что предотвратить повторение в СССР ситуации нацистской Германии все еще возможно. Этой надеждой, определявшей его горячую поддержку реформ умеренной фракции, вдохновлялась бухаринская концепция «пролетарского», или «социалистического» гуманизма. Гуманистические лозунги, отождествлявшиеся в основном с традицией беспартийных писателей, в 1929–1930 гг. получили (вместе с «гнилым либерализмом») от сталинского руководства ярлык «одного из проявлений метаний и паники… среди групп, которые не могут поспеть за напором событий, не могут найти свое место в рядах борцов за социализм» ^{1467}. И все же к 1934 г. Бухарин сделал «социалистический гуманизм» наряду с антифашизмом одной из двух своих главнейших тем ^{1468}.