Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

«Чувствую свою беспомощность, — начал он, — перед адской машиной, которая, пользуясь, вероятно, методами средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно…» Сталинский НКВД, продолжал он, это «переродившаяся организация безыдейных, разложившихся, хорошо обеспеченных чиновников, которые, пользуясь былым авторитетом ЧК, в угоду болезненной подозрительности Сталина… любого члена ЦК, любого члена партии эти „чудодейственные органы“ могут стереть в порошок, превратить в предателя, террориста, шпиона».

Бухарин заявил о своей полной невиновности и писал, что называть его «врагом революции и агентом капитализма — все равно как обнаружить, что последний царь, всю свою жизнь посвятил борьбе с капитализмом и монархией, борьбе за осуществление пролетарской революции». Он обращался к будущему поколению руководителей партии,

…на исторической миссии которых лежит обязанность распутать чудовищный клубок преступлений, которые в эти страшные дни становятся все грандиознее, разгораются, как пламя, и душат партию… В эти, может быть, последние дни своей жизни, я уверен, что фильтр истории, рано или поздно, неизбежно смоет грязь с моей головы… Прошу новое, молодое и честное поколение руководителей партии зачитать мое письмо на Пленуме ЦК, оправдать и восстановить меня в партии. Знайте, товарищи, что на том знамени, которое вы понесете победоносным шествием к коммунизму, есть и моя капля крови ^{1508} [38].

Когда Пленум ЦК возобновил работу, Бухарин зачитал гневное, эмоциональное заявление от своего имени и от имени Рыкова. Согласно ходившему по Москве тексту, большая часть которого подтверждается другими источниками, Бухарин согласился с тем, что «чудовищный заговор» существует, только возглавляют его Сталин и Ежов, стремящиеся к установлению личной диктатуры, основанной на полицейской власти «над партией и страной… Вот почему нас надо уничтожить». Обращаясь к Сталину, он утверждал: «Политическим терроризмом и пытками невиданного еще масштаба вы заставили старых членов партии дать „показания“… У вас в распоряжении толпа платных доносчиков… Вам нужна кровь Бухарина и Рыкова, чтобы совершить переворот, который вы давно уже планируете…»

Настаивая на том, что речь идет не о его собственной участи, а о судьбе страны, Бухарин призывал членов ЦК «вернуться к ленинским традициям и призвать к порядку полицейских заговорщиков, прикрывающихся авторитетом партии. Страной сегодня правит не партия, а НКВД. Переворот готовят не сторонники Бухарина, а НКВД» ^{1509}.

Когда он потребовал расследования действий НКВД, Сталин бросил: «Ну вот мы тебя туда пошлем, ты и посмотришь» ^{1510}.

Выбор был ясен, и тут от имени противников террора выступил кандидат в члены Политбюро Постышев: «Лично я не могу поверить, что… честный член партии, прошедший долгий путь непреклонной борьбы с врагом, за партию, за социализм, может оказаться теперь в стане врага. Не могу в это поверить…» Здесь, как говорят, Сталин прервал его таким угрожающим тоном, что решимость Постышева поколебалась; он и другие ораторы — его единомышленники пошли на попятную, начали пересматривать свои взгляды (хотя так поступили, очевидно, не все они), и Сталин, увидев, что перевес на его стороне, перешел к своей знакомой тактике: изображая нейтралитет, он предоставил нападать на Бухарина и Рыкова своим подручным по террору и назначил для решения их судьбы комиссию, где заправляли те же самые его приверженцы ^{1511}.

Комиссия сообщила свое заключение на заседании, состоявшемся 27 февраля: «Арестовать, судить, расстрелять». Оно было утверждено большинством ЦК, 70 % которого сами погибли в ближайшие месяцы. Бухарина и Рыкова арестовали на месте и отвезли на Лубянку ^{1512}. Тринадцать месяцев спустя они появились в качестве главных обвиняемых на последнем и важнейшем из московских показательных процессов.

История подчас помнит своих главных актеров не за то, за что следовало бы. В течение многих лет после смерти Бухарина он ассоциировался в западном политическом сознании не с его ролью в большевистской партии и не с тем, что он представлял в советской истории, а почти исключительно с показательным процессом 1938 г.