– Вы обращались к врачам? – поскольку он молчит, я продолжаю задавать вопросы. – Они проводили обследование?
Я понятия не имею, каким образом на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков в медицине определяли безумие, но ведь как-то же это делали.
– Нет, ваша светлость, к врачам я не обращался. Я не могу себе этого позволить. Если об этом станет известно, Тодория будет обречена.
Нет, похоже, у него действительно не всё в порядке с головой. Он что, сам себе поставил диагноз? Хотя, с другой стороны, настоящие сумасшедшие, кажется, наоборот, решительно не признают себя таковыми.
– Самый лучший врач может случайно или намеренно может раскрыть эту тайну моим врагам. И тогда неминуемы народные волнения, а потом – и государственный переворот. Вы знаете, что происходит во Франции – страну утопили в крови. Я не хочу, чтобы это же случилось с Тодорией.
Я потрясенно молчу, и он, расположившись в кресле, принимается объяснять:
– Исторически мы всегда тяготели к нашей более сильной соседке, и Франция неоднократно предлагала нам свое покровительство в обмен на отказ от независимости. Когда я впервые понял, что во мне проявилась болезнь моей бабушки Элеоноры, я не мог не признать, что присоединение к Франции станет спасением для Тодории. Безумие крестьянина – это ужас для его семьи, безумие графа или герцога – ужас для семьи и слуг, безумие короля – ужас для всей страны. Кто знает, к каким потрясениям я приведу свой народ, если болезнь усилится?
Признаться, в его словах есть определенная логика. Сумасшедший монарх – это страшно.
– Вы говорили, ваше величество, что вели переговоры с Людовиком Шестнадцатым. Но что же вы будете делать теперь, когда французская монархия свергнута?
– Я уже смирился с тем, что Бурбоны потеряли корону. Конечно, о союзе с убийцей Робеспьером не могло быть и речи, но сейчас, когда он сам казнен, а Франция начинает возвращаться к нормальной жизни, мы можем возобновить переговоры. Я слышал, Наполеон Бонапарт получил пожизненный титул первого консула. Более того – он готовится объявить себя императором, – тут губы его величества трогает ироничная усмешка. – Да, он будет им не по праву рождения, но в нынешних условиях выбирать не приходится. Мне почему-то кажется, что он сумеет восстановить величие Франции, у него серьезные военные планы. А раз так – то почему бы нам не подписать соглашение именно с ним?
О, я могла бы многое рассказать о Наполеоне! Во всяком случае, в оценке его способностей Рейнар отнюдь не ошибся.
– Тодория получит статус герцогства, и если однажды ее герцог окончательно сойдет с ума, то это не будет столь важным, как было бы, если бы безумным был объявлен ее король.
Он говорит об этом почти спокойно. Да, с грустью. Но без паники. И я не могу не восхититься его выдержкой.
– Но если вы уже приняли решение, значит, всё, что я делаю, не имеет никакого значения? Вам, должно быть, уже не важно, сумеет ли Тодория расплатиться с долгами, или нет?
Он подбадривает меня сдержанной улыбкой:
– Отнюдь нет, Элен. Если Франция поймет, что Тодория – не банкрот, она подпишет с нами договор на более выгодных условиях.
Он рассуждает настолько здраво, что снова возвращает меня к тому же вопросу.
– Простите, ваше величество, я понимаю, вам неприятно об этом говорить, но всё-таки – на основании чего вы посчитали себя сумасшедшим? Да, я слышала о безумии вашей бабушки, но это же не значит, что все ее потомки обязательно его унаследуют.
Рейнар поднимается с кресла и подходит к окну. Он снова, как и в прошлый раз, когда мы говорили о его семье, предпочитает не стоять ко мне лицом.
– Вы знакомы с моей дочерью, Элен. Она – милый ребенок, и я ее обожаю, но даже я вынужден признать, что ее фантазии как минимум не вполне нормальны. А кто, как не я, мог передать ей эту страшную болезнь?
– И это всё, на чём вы строите свои рассуждения? – я задыхаюсь от возмущения. – Этого слишком мало, чтобы делать подобные выводы. Даже если признать, что ваша дочь больна, это может объясняться кучей других причин. Если вы дожили до своего нынешнего возраста, и ваш рассудок не помутился, то с чего вы взяли, что это должно случиться в будущем?
Его величество всё-таки находит в себе силы обернуться.
– К сожалению, Элен, мое безумие уже дает о себе знать. Мне снятся странные сны, в которых я превращаюсь в дикого зверя, а время от времени у меня появляется ужасное ощущение водобоязни. А однажды, проснувшись утром, я обнаружил в спальне зарезанную собачку, которая всегда спала на оттоманке у окна, а мои руки были в крови! Об этом случае знает только мой камердинер.
Я вздрагиваю, и Рейнар мрачнеет:
– Не правда ли, вкупе с наследственностью это достаточные основания для осознания себя сумасшедшим?
Но я справляюсь с волнением и говорю:
– Это достаточные основания для обращения к врачу. Я могу понять, что вы не хотите воспользоваться услугами дворцовых медиков, но можно инкогнито выехать за пределы Тодории и найти докторов в Германии или Швейцарии. Они не будут знать, кто вы такой, а значит, не смогут раскрыть вашу тайну.
Но он упрямо качает головой: