Буквари и антиквары

А студенты, которым он преподавал математику, были спесивые олухи с непомерными амбициями. Они нахально требовали, чтобы профессор объяснил им то, что они были неспособны понять, не выучив предыдущего материала и не решив положенного количества задач. Он потратил массу драгоценного времени, создав для них задачник. Но они предпочитали трактиры и беспутных служанок.

Короче говоря, лекции в университете приносили ему одни огорчения и неудовольствия.

Но рабби Лев бен Бецалель был великим мудрецом и каббалистом. Магия каббалы была подвластна ему, хотя и требовала большого напряжения. И он сотворил из глины идеального студента. Вдохнул в него жизнь, дал ему имя Голем, купил подобающую одежду, заплатил положенную сумму и записал его на первый курс математического факультета.

Голем не сводил глаз со своего творца, был кроток и благоговел перед профессором. Он принял поручение хорошо учиться и подавать пример другим студентам, поклонился в землю, поцеловал пыль у ног знаменитого математика и прямиком отправился в библиотеку.

Прошел год. Рабби за этот год написал главный труд своей жизни и был весь погружен в переговоры с издательством и дискуссии с рецензентами. Лекции в университете он читал механически и на аудиторию почти не смотрел. Поэтому слегка удивился, когда на экзамене один из студентов показался ему знакомым. «Как тебя зовут?» – спросил он. И тот ответил: «Голем».

Из трех вопросов билета Голем с грехом пополам ответил на один. Задачу решил с ошибками. Да еще нагло заявил: «Вы нам этого не объясняли!»

От него пахло пивом, рубашка его была застегнута криво, а на неумытой щеке остался след помады.

В гневе рабби поднял правую руку, и не оправдавший надежд наглец застыл, как глиняный истукан. Профессор еще раз просмотрел листок с его ответами, кивнул своим мыслям и начертал указательным пальцем на глиняном лбу магические буквы: תוומ[27].

Глина рассыпалась в пыль. Профессор позвонил в колокольчик и велел ассистенту тщательно вымести пол. До пенсии оставалось два года – четыре семестра.

– Тора учит нас стойкости, вздохнул ученый и вызвал следующего экзаменующегося.

Моисей и фараон

Фараон сидел под кипарисом и ел индейку с рисом.

Пришел Моисей и сказал:

– Отпусти народ мой!

– Что вдруг? – удивился фараон. – Чем вам плохо?

– Ну, не то что плохо, – сказал Моисей, – а просто надоело. Триста лет на одном месте. Мы этого не любим.

– А куда собрались? – поинтересовался фараон.

– Не знаю… так, на север.

– Что ты, что ты! – сказал фараон. – Там холодно. Вода каменеет, и Нила нет, урожая не дождешься. И потом, у вас здесь дома, хозяйство… По-моему, вы это зря.

– Я теперь и сам думаю, что зря. Но обещал своим. Что уж теперь делать?

– А ты им скажи, фараон, мол, не отпускает. И живите себе.

– Да, – сказал Моисей, – для нас это выход, но как же ты? У нас ведь все грамотные. Каждый второй – писатель. О тебе такого понапишут – страшно подумать. Через сто лет обрастешь историями, так что нельзя будет и догадаться, что было на самом деле. И непременно каких-нибудь убитых младенцев приплетут. Ты уж мне поверь! Я, вообще-то, и сам писатель.

– Наплевать, – сказал фараон. – Через сто лет я буду лежать вон в той пирамиде и мне все равно, что здесь обо мне подумают. А без убитых младенцев ни одной красивой легенды не сочинишь. Кстати, о младенцах – сынок мой, кажется, вырастет в большую сволочь. Как он станет фараоном, может, вам действительно лучше отсюда сваливать. Вы подготовьтесь толком. Чтобы потом не бродить по пустыне сорок лет. Пошли кого-нибудь в Ашкелон, Беэр-Шеву… Хорошие места и недалеко. Пусть они вам оттуда вызов пришлют.

– А история будет прекрасная, – мечтательно сказал Моисей. – Что-нибудь такое особенное… перепелки с неба будут сыпаться.

– Жареные, – подсказал фараон.

И оба засмеялись.

Павильон глициний

Пишите письма

Хэйанские дамы были изысканны и скромны, но не целомудренны. Мужчина не долго томился у запертых дверей, если был изящен, хорошо воспитан, одет со вкусом и писал недурные стихи. А бывало и так: он тайком проник в усадьбу ее отца и прокрался в ее комнату. И даже прилег на ее циновку. И тут уже поздно разбираться, хорошо ли воспитан и со вкусом ли одет! Поднимать шум было бы с ее стороны бестактно и неженственно. Могли бы услышать служанки. Да и сам кавалер понял бы, что ошибся адресом. Так что в такой ситуации можно было только шепотом отнекиваться и утирать глаза рукавом ночной одежды.

Он мог продолжать навещать ее по ночам, и тогда наутро после третьей ночи матушка или доверенная фрейлина подавали молодым красиво уложенные бело-розовые печенья и их брак считался заключенным.

А мог кавалер и прекратить свои посещения и перенести внимание на других дам. Такое, впрочем, считалось допустимым и после совместного вкушения брачных пирожных.