Буквари и антиквары

Некоторым Тодаоси разрешил сразу – их права были неоспоримы. Другим пришлось почтительно просить несколько раз, прежде чем князь нехотя согласился, а одному из своих вассалов он категорически отказал. Просто наотрез! Всегда недолюбливал его. И хотя сознавал, что не совсем хорошо на смертном одре отказывать верному человеку в его законной просьбе – но отказал! Сказал: «Послужи лучше моему сыну!» И умер.

Восемнадцать самураев, получивших разрешение Тодаоси, после торжественных похорон, на которых все они присутствовали, коротко простились с родителями, женами и детьми и сделали харакири, каждый в свой час и в своем месте. Все прошло самым торжественным и пристойным образом. Каждому из них ближайший друг быстро и аккуратно отрезал голову. Ничья жена не осквернила ритуала слезами или жалобами, и только совсем молодая женщина – жена самого юного самурая – вышла утром к завтраку с припухшими глазами, но свекровь простила дурочку и ничего ей не сказала.

А самурай, возглавлявший клан Абэ, чувствовал себя несчастным и опозоренным. Над ним уже и посмеивались. И он, ослабев душой, совершил недостойный поступок – сделал сэппуку без разрешения своего господина.

Новый князь разгневался на такое непокорство. И наказание обрушилось на весь клан Абэ. Князь приказал разделить имущество умершего на всех его пятерых сыновей поровну.

Горе семейства Абэ не знало предела. Младшие братья, всегда предполагавшие, что будут служить старшему и находиться под его защитой, оказались совершенно бесприютны. Каждый из них получил свое поместье, крестьян и службу у молодого дайме.

Растерянность и негодование их росли с каждым часом. И конечно, дело кончилось взрывом. На торжественном смотру перед лицом молодого князя старший сын Абэ выхватил свою катану[34] и проявил недовольство, почти мятеж, дерзко отрубив себе косичку… Ну, тут, конечно, его схватили и по приказу Тодаоси безоговорочно удавили.

Остальные братья со своими семьями укрылись в усадьбе отца. Прежде чем начался штурм усадьбы, мужчины с полного и горячего одобрения женщин прирезали своих детей и жен, а потом героически защищали усадьбу, показав себя настоящими отважными самураями, достойными памяти потомков.

Нападающие под командованием Коремицу Мондзаэмона тоже рубились отважно и умело. Погибло общим счетом человек семьдесят, включая женщин и детей, которые в битве не участвовали по известным уже причинам. Из семейства Абэ не уцелел никто – слуг перебили, а последний, случайно оставшийся в живых, покончил с собой. Под конец усадьбу, естественно, спалили.

Коремицу Модзаэмон отправился к дайме с докладом, любуясь по дороге белыми цветами уноханы, которые распустились вдоль садовой ограды. За свое безупречное военное мастерство он получил достойную награду – прибавку в триста коку[35] риса, земельный надел и парадное кимоно. Довольный князь подарил ему свой веер.

И если бы они были марсианами, а мы с вами – морскими спрутами, то и тогда мы не могли бы понимать их меньше, чем понимаем сейчас!

Овсянка по-монастырски

Ли Гю Бо проснулся в келье задолго до рассвета. Он не выспался, но до общего пробуждения оставалось совсем немного, и монах привычно подавил желание прикрыть глаза и задремать. Джунг еще спал на своей циновке. Он был намного моложе, и спать ему хотелось куда сильнее.

Ли Гю Бо ополоснул лицо и руки, сделал несколько несложных упражнений и вышел из кельи на веранду. До Главного зала идти было недалеко. Он надел свои башмаки без задника, не глядя прихватил один из зонтов, висящих на веревочке между дверьми келий, и вышел под реденький дождик, моросивший с вечера. Перед залом он оставил обувь и зонтик, вошел, медленно и с удовольствием распростерся три раза перед Буддой, а потом встал и начал наводить порядок в зале. Сегодня была его очередь.

Монаху исполнилось пятьдесят четыре года. С девятнадцати лет он жил в этом монастыре. Любил его парк и некоторые деревья в нем посадил своими руками. Теперь было время перед началом дня вымыть в зале пол, аккуратно свернуть циновки, протереть тряпочкой статуи. Он сделал все это и залюбовался. В зал стали собираться монахи. Неторопливо входили, кланялись друг другу, совершали положенные коленопреклонения с поклонами Будде.

Наступил час первой медитации. Наставник с расщепленной бамбуковой тростью уже щелкнул ею, и монахи погрузились в себя. Для Ли Гю Бо час пролетел бы незаметно, если бы наставник несколько раз не будил задремавших новичков оглушительно щелкающими ударами трости по плечу.

Солнце взошло. Монахи медленно поднялись, выбираясь из сложного сплетения колен и пяток и разминая ноги. Теперь пришло время собирать подаяния к завтраку. Чаша у каждого была собственная. Ли Гю Бо отыскал среди прочих свою синюю с щербинкой и пошел с остальными монахами в деревню за подаянием. Он привычно подумал, что в те дома, которые расположены далеко, никто никогда не заглядывает, а соседи монастыря делятся своей едой и монетами почти каждый день.