Булгаков и дьявол. Опасные тайны «Мастера и Маргариты»

Милосердие — дело не воландовского ведомства. Неприязнь к этому «другому ведомству» у воландовцев откровенная и постоянная во всем, даже в том, что ходатай Иешуа Левий Матвей и самое Царство Света, обещанное им, вызывает у сатаны нескрываемое отвращение и насмешку. Себе в заслугу они могут занести, что осквернено убийством место в Москве, связанное с именем слуги божьего на земле; припев церковного песнопения «Аллилуйя!» — «Хвала богу!» превращен в пьеску для джаз-банда: теперь он исполняется не только на бале сатаны, но и в ресторанном саду; в «нехорошей квартире» на столе, накрытом церковной парчой, устроена грандиозная пьянка.

И все же при сравнении трагедии и романа в портретах «злого духа» много общего. Только Булгаков снова «разбил» волшебное зеркало троллей, отражавшее давно известную личину сатаны, и в его осколках мелькнули перед нами разные дьявольские маски. Потому и роль Мефистофеля в романе по очереди играют Воланд, Коровьев и Бегемот. Сравним, например, внешнее сходство Мефистофеля и Коровьева.

Гете (Мефистофель предстает пред императором в облике шута вместо прежнего шута-толстяка):

Вот новый шут — нам всем капут —
Болтлив и смел — на шею сел.
Тот был как чан — пропал пузан,
А этот — жердь и тощ, как смерть.

Булгаков: «…и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый… пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия… глумливая».

И Мефистофель, и Коровьев — большие шутники и фокусники. Оба поют: один под окном у Гретхен и в погребке, развлекая подгулявших студентов, другой организует кружок пения в филиале зрелищной комиссии; оба они слуги бога Маммона, олицетворяющего богатство: Мефистофель на маскараде наполняет амфоры текучим золотом, Коровьев в Варьете устраивает дождь из червонцев.

А уж как ловок бывает сатана, когда хочет угостить вином веселую компанию: Мефистофель в трактире для студентов-забияк добывает разных сортов винцо прямо из столешницы, а Бегемот на бале колдует у фонтана. Туда же, где сатана — владыка, в Брокенские горы на Чертову кафедру или на Воробьевы горы, на бал весеннего полнолуния является он в полном блеске своего могущества под именем то Велиала, то Люцифера, то Мефистофеля, то Вельзевула, то Воланда.

Но если в булгаковском сочинении есть свой Мефистофель, то должен быть и свой Фауст. Это — Мастер. В одном из первоначальных планов романа Мастер так и именовался Фаустом. Подобно средневековому ученому, он тяготится обществом и стремится к уединению. И видом своим походит Мастер на Фауста: одет он в длинный больничный халат и черную шапочку, на докторе тоже длинное одеяние и шапочка. Мастер написал роман, в котором один из героев носит имя Иешуа, а Фауст переводил на немецкий язык Евангелие от Иоанна. И Фауст, и Мастер погибают, встретившись с сатаной. Когда же им является искуситель? Когда и тот, и другой берутся по-своему интерпретировать евангельскую историю, где каждый из них невольно искажает истину. Фауст не может понять первопричину бытия: что было «вначале» — слово, мысль, сила, дело? Он считает, что должен при переводе уточнить смысл рассказа об Иисусе. Христианин, упражняющий ум и оставляющий сердце в пренебрежении, грешит помышлением, словом и делом. Грех помышления — начало уклонения от вечной Истины, мудрование ложное, плотское есть дорога к вечной смерти: Фауст облекает сомнение в слово и, наконец, заключает союз с сатаной.

Нечто подобное происходит и с Мастером. Автор романа об Иешуа, который верит в единого бога, Мастер, вдруг начинает «проповедовать» многобожие. «О боги, боги», — бормочет он. Вникая в вечные тайны бытия, размышляя и страдая от сомнения, Мастер, как средневековые катары, впал в ересь и уверовал, прежде всего, в сатану как в Rex mundi — Князя мира, создателя всего земного мира. Ибо не мог ведь Добрый Дух сотворить землю и людей, столь наполненных злом и страданием; значит, Добрый Бог есть только духовное начало и не мог бы воплотиться в мире зла и быть распятым. Герой романа Мастера Иешуа, стало быть, не вочеловечившийся Искупитель, а обыкновенный смертный, добрый, талантливый врач и философ, случайно погибший на кресте во имя принципа любви.

У булгаковского героя нет имени. Он — Мастер, один из многих в вековечной веренице пленников духа и сомнения, неверия, скорби, смущения, когда-то получивших от Бога, как дети, плоть и кровь Его и добровольно отринувших это родство. Зачем нам знать его имя? Он — Мастер, один из тех, кто, быть может, надеется еще избавиться от тяжкого ига сатаны, обрести спасение и жаждет пока душевного покоя. Имя его скрыто от нас милосердием Бога, охраняющего одних чад своих от неправедного суда, а других — от искушения быть судьями.