Булгаков и дьявол. Опасные тайны «Мастера и Маргариты»

Как и у Булгакова, последний роман Андреева был посвящен дьяволу. Он называется «Дневник Сатаны». Роман выходил отдельным изданием в Финляндии, а потом в Советской России (в 1922 г.) 17 февраля 1923 г. в Ленакдраме состоялась премьера инсценировки «Дневника Сатаны». Очевидно, что Булгаков знал о последнем романе Андреева. «Дневник Сатаны» оригинален как по форме, так и по содержанию. Рассказ в нем ведется от первого лица, это исповедь сатаны. Андреев ломает традиционную схему восприятия духа зла и предоставляет ему слово, дает право высказаться! Может быть, первый раз писатель воссоздает ситуацию, когда читатель, безусловно, доверяет всему тому, что рассказывает ему дьявол, заклейменный всеми до этого как отец лжи и сеятель неправды. Но это, как говорится, еще цветочки. Перед нами предстает не хорошо известный и перетолкованный на тысячу ладов бесплотный дух пустыни, а вочеловечившийся демон, сатана в человеческом обличье, который может страдать, любить и… плакать.

В качестве своего земного образа сатана выбирает тридцативосьмилетнего американского миллиардера, которого предварительно тайно, без свидетелей убивает. Примерно так же Азазелло убивает Мастера. Неожиданно просто объясняется возраст булгаковского героя: писатель ссылкой на Леонида Андреева дает понять, что дьявол поселился в душе Мастера и отчасти водит его рукой.

Сопоставление Мастера с Леонидом Андреевым высвечивает в совершенно неожиданном контексте писательскую судьбу булгаковского героя. Сам Булгаков мало что рассказывает читателю в открытую. О многом надо догадываться. Например, о том, что Мастер был знаком с Берлиозом. Но в какой степени? Еще одна тайна романа? Нет, если принять нашу расшифровку, что Мастер — это отчасти Андреев, а Берлиоз — Горький. Вот уж об их дружбе-вражде можно написать не одну диссертацию.

В отношении Андреева к Горькому можно выделить три периода. Первый: сильнейшая душевная и интеллектуальная зависимость. Второй: попытка выбраться из-под влияния. Третий: ненависть и презрение. В романе Булгакова воссоздается ситуация третьего, последнего периода, когда от былой дружбы не осталось и следа. Но, подводя итог их отношений, Алексей Максимович признался: «Как это ни странно, это был мой единственный друг. Единственный»…

Мы ни в коей степени не хотим «плыть против течения». И со всей определенностью признаем, что основой персонажей Мастера и Маргариты стали сам Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна. Более того, мы готовы привести дополнительные доказательства в пользу такого взгляда. Это, в первую очередь, касается знакомства Булгакова с членом «Ордена Света» режиссером Ю.А. Завадским, для которого Михаил Афанасьевич писал пьесу «Полоумный Журден». Он был также дружен с М.А. Волошиным — масоном со стажем (вступил в ложу в 1900-х годах), у которого гостил в 1925 году в Коктебеле. Можно также говорить об интересе писателя к теме «добрых людей» (полемике с учением Ордена). Вот инженер Тимофеев из пьесы «Иван Васильевич». Иоанн Грозный говорит про него: «И то правда. Ты добрый человек…» Или, к примеру, Дон Кихот из одноименной пьесы признается Санчо: «Перед тобой нет более мирного идальго Алонсо Кихано, прозванного Добрым». Идеи Иешуа как бы апробируются в разных временах и в разных социальных условиях.

Писателя больно ранило, что его не пустили в заграничную поездку, и он сравнивал себя с арестантом, узником. В дневнике Елены Сергеевны не раз и не два можно найти упоминания о глубокой хандре, посещавшей мужа, и тогда он действительно напоминал Мастера, заключившего себя в больницу с решетками. Не чувствовал свободы он и в театре — месте своей службы. Вот и Константина Сергеевича Станиславского он вывел в романе в образе Александра Николаевича Стравинского.

Почему мы так думаем? Потому что в соответствии с системой Станиславского доктор всякий раз предлагает Ивану вжиться в ту роль, которую он хочет сыграть. Если, к примеру, называешь себя нормальным, то действия твои должны быть обыденными и разумно выверенными. А еще Стравинский часто повторяет слово «славно». Скажет его и ему становится славно, а сам он Станиславским. Зная, кого имеет в виду Булгаков, с особым весельем читаешь ту часть диалога психиатра с Иваном, где, последний, морща лицо, спросил:

«— Вы профессор?

На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.

— И вы — здесь главный? — продолжал Иван.

Стравинский и на это поклонился».

Профессором Стравинский в действительности не является, а главным, безусловно, является. Но он оба раза дал кивком положительный ответ. Выходит, что режиссер следует своей системе, но при этом обманывает нас, читателей. Впрочем, Мастер говорит, что Стравинский «гениальный психиатр».