Булгаков и дьявол. Опасные тайны «Мастера и Маргариты»

Неистовствовали не только критики вроде Л. Сосновского, заявлявшего, что поэзия Есенина — это «лирика взбесившихся кобелей». Отступались прежние друзья. В сентябре 1924 года члены имажинистского объединения «Ассоциация вольнодумцев» Р. Ивнев, А. Мариенгоф, М. Ройзман, В. Шершеневич и Н. Эрдман в коллективном послании, опубликованном в журнале «Новый зритель», подытожили многолетнюю дружбу со своим председателем следующим образом: «Есенин примыкал к нашей идеологии, поскольку она была ему удобна, и мы никогда в нем, вечно отказывавшемся от своего слова, не были уверены, как в соратнике…»

Но если отступничество «соратников» можно было предвидеть, то резко отрицательное заключение о «Стансах» А. Воронского, усмотревшего в стихах фальшь и внутреннюю пустоту и утверждавшего, что в них «за внешней революционностью таится глубочайшее равнодушие и скука», было неожиданным. Ведь буквально за месяц до этого в журнале «Красная новь» была опубликована поэма «Анна Снегина», посвященная ответственному редактору этого журнала — А. Воронскому. Да и не верил Есенин до поры до времени в недоброе отношение критика к его стихам.

«У Воронского в отношении ко мне, я думаю, просто маневр: все это, я думаю, в глубине души его несерьезно. Так это — знай, мол, наших!» — пишет он Галине Бениславской 20 декабря 1924 года. Разве не напоминают эти есенинские слова реакцию булгаковского Мастера на первую волну критических статей? Он тоже вначале над ними посмеивался.

А. Воронский был крупным партийным работником, а потому его статья весной 1925 года становилась серьезным обвинением и несла зловещее предзнаменование. Она стала частью лавины злобной критики, обрушившейся на поэта. После смерти Есенина совесть не помешала Воронскому председательствовать на вечере памяти. Именно редактор зачитал письмо Троцкого «Памяти Сергея Есенина», в котором последний изложил свою версию причин смерти поэта. Так что среди критиков Есенина был и свой Лаврович — Сосновский, и свой Латунский — Воронский. Пусть это второй ряд ассоциаций, но, думается, Булгаков видел его. (В частности, фамилия «Латунский» могла возникнуть по ассоциативной схеме Воронский — Летунский — Латунский). Инициалы третьего критика, выступившего вслед за Ариманом, — «Н.Э.», как уже говорилось, заставляют вспомнить о бывшем «соратнике» Николае Эрдмане. И это уже отголосок только есенинской судьбы.

Один из разговоров в 1938–1939 годах Булгаков и Эрдман завершили близкой обоим мыслью, что если бы они не были литературными неудачниками, то непременно находились бы по разные стороны баррикады. Булгаков, его герой Мастер и Сергей Есенин как бы плечом к плечу стояли по одну ее сторону, и потому всем троим судьба была попасть под оголтелые атаки воинствующих критиков. Но в чем причина нападок на творчество Есенина? Правильный ответ можно найти в статье Ст. Куняева «Все начиналось с ярлыков» (Наш современник, 1988. № 8). Есенин оказался одной из жертв кампании против крестьянских поэтов, а его личная вина перед сильными мира заключалась в том, что в поэме «Страна негодяев» в образе Чекистова он вывел Троцкого. Публикуя отрывки поэмы, Есенин в то страшное время совершил гражданский подвиг — бросил неравный вызов бесчеловечному всесилию Троцкого.

Но мы хотим обратить внимание на другое, по-настоящему не изученное произведение Есенина — поэму «Гуляй-поле».

Полный текст ее не сохранился. До нас дошел лишь небольшой отрывок из поэмы под названием «Ленин» и черновой автограф «Но что там за туманной дрожью?», составленный из 36 строк. А вместе с тем поэт Грузинов вспоминал, что Есенин поэму «читал долго». В 1924 году поэма была «почти вся сделана, оставалось обработать некоторые детали». Есенин утверждал, что через несколько дней поэма будет готова полностью. Но в дошедшем до нас тексте неоднократные многоточия и несвязанность отдельных частей с очевидностью свидетельствуют, что сегодня мы читаем лишь отдельные ее фрагменты. Две линии отрывка «Ленин» — тема вождя революции и тема Гражданской войны — выглядят независимыми друг от друга. И если первая подробно изучена литературоведами, то вторая осталась вне их анализа.