Булочник и Весна

После боя курантов я ушёл в свою комнату, выпутал из кактусов глупый «дождь» и, уставившись в окно на салют, достойный Дня Победы, начал планировать ближайшее будущее.

Передо мной стояла кардинально новая задача: я должен был обмануть «весы»! Подняться в мир, где их ржавые чаши не имеют власти над людьми. Мне хотелось найти выход, при котором никем не придётся жертвовать – разве что собой, да и то желательно таким образом, чтобы моя жертва не нагружала близких. Мне впервые захотелось поступить не так, как всегда, – не резко, но мягко, бесконечно мягко и мудро.

Я вышел в гостиную и увидел маму. Ещё не сошли пятна слёз, но она уже не сердилась.

– Представляешь, Татьяне, соседке, дети пальму подарили! – сказала она, пока я шарил по столу, заваливая тарелку. – Я зашла – такая кудрявая, до потолка!.. – Она осеклась и виновато проговорила: – Ты прости меня, делай, как знаешь. Мне просто очень жалко Лизку!

Наверно, слова эти были сказаны ею от всей настрадавшейся души, потому что я тут же отставил тарелку и заявил, что обещаю разрулить ситуацию. Так, чтобы хорошо было всем и мама при этом неограниченно виделась с внучкой.

Мамина меланхолия развеялась вмиг.

– О-го! – сказала она. – С сегодняшнего дня я завожу тетрадку и буду записывать в ней все твои невыполненные клятвы!

Засыпая под утро, я почувствовал парадоксальную вещь: мне стало легко от горы, которую взвалил на себя, дав обещание. Намного легче, чем без неё.

Только на следующий день я вспомнил, что в семейном бреду забыл поздравить Петю. Приходилось признать, что после нашего путешествия на колесе обозрения и он не позвонил мне в новогоднюю ночь. Первого днём, часика в два, решив, что теперь-то он уже наверняка отоспался, я вызвал его номер. Он долго не подходил. Наконец его голос, непривычно хрупкий, потрескавшийся, как краска на старинном холсте, произнёс: «Извини, брат. Потом. Всё потом… У меня важнейший разговор в жизни…»

74 Журналистское расследование, часть вторая

Все дни после Нового года, пользуясь относительным отсутствием пробок, я мотался ночевать к родителям. Добравшись, заваливался на диван и до полуночи листал телеканалы. Никто не стыдил меня и не дёргал. Даже мама примирилась с моей никчёмностью.

И словно бы сосуды связей, засорённые неправедной жизнью, очистились и по ним потекла любовь. Она текла, глубоко захлёстывая прошлое. Я вспомнил бабушку, которая любила меня, как я, наверно, до сих пор ещё никого не любил, поскольку глуп и переполнен силой. Вспомнил по фотографиям молодость моих родителей и своё собственное бледно пропечатанное в памяти детство.

Дважды у нас была Лиза, утомлённая и ледяная. Мама привозила её с «ёлок», на которых вместе с другими юными фигуристами из спортивной школы она должна была «работать» едва ли не все каникулы. Мы ужинали и садились играть в старые, ещё мои, настольные игры.

По свидетельствам мамы, мысль вернуться в старую квартиру – читай, «старую жизнь» – терзала мою дочь не на шутку. Между рябиной и берёзой в чужом дворе Лизка заложила первые ряды снежной крепости и в совершенном одиночестве, не подпуская к себе ни детей, ни взрослых, день за днём складывала свой бург. Вытащить её оттуда и загнать домой стало делом нешуточной трудности. «Нет, ты видишь – пошла в тебя! Вместо того, чтобы нормально договариваться с людьми – окапывается!» – сокрушалась мама.

Как-то между играми я набрался мужества и спросил у Лизы, что там Кирилл? Повеселел ли он после новогодней ночи?

Лиза отвечала, что повеселел вряд ли, зато стал есть много сушек. Садится на кухню и целый вечер грызёт сушки, пока все не лягут спать.

– Мама на него плюнула, – заключила она.

– Вы семечек ему купите, – посоветовал я, нисколько не думая издеваться, но Лиза посмотрела на меня с укором, и пришлось сменить тему.