Булочник и Весна

Дочитав, я некоторое время сидел молча. От Лёниной бредовой статьи у меня свело скулы.

– Откуда вы это взяли?

– Я со Смольниковым встречался, – загудел Лёня, подавшись вперёд и наваливаясь локтями на парту. – Лауреат всяческих детских конкурсов, гордость школы, объект зависти, естественно. Пажкова отлично помнит – ещё бы! Отзывается о нём как о полной дряни. Сетует, что дали условно. Когда я ему рассказал, как Миша продвинулся, – удивился. Сам Смольников в артисты не пошёл, получил второе высшее по звукорежиссуре. Работает по профессии.

Договорив, Лёня откинулся на школьном стульчике. Одутловатое его лицо побледнело – оттекла взбудораженная рассказом кровь.

– Петьке скажи!

– Спасибо, – кивнул я, вставая из-за парты. – Скажу. Да боюсь, уж поздно.

– Лучше поздно… – буркнул Лёня, отворачиваясь. И тут я понял, что у него нет сил ни на какой митинг. Его мечта была об одном – чтобы все проходили мимо. Чтобы спокойно дали ему подышать свежим морозцем.

Я огляделся – горел бриллиантов о снежок. Из окрестных посёлков к монастырю не то чтобы густо, но непрерывной ниточкой шёл народ. На обочине встал автобус. Из него выгрузился отряд казаков со знамёнами. Тут же на внедорожнике, который я перепутал было с Петиным, подрулили два батюшки и смешались с казаками. А полуминутой позже маршрутка выпустила на снег группу суетливых и радостных женщин. Всё это шумно двинулось мимо Лёни, и, притормаживая у новеньких сувенирных лавок, утекло в арку. Осталась пустыня снега с партой посередине. Но за партой уже никого не было. Одни газеты и стакан с замёрзшей водой. Лёня исчез, пока я, как дурак, пялился на прибывающих.

О, как ненавистны мне сделались вдруг толпы ханжей, чья хата вечно с краю. Без зазрения совести они примутся нахваливать отстроенный на гнусные деньги храм, а узнав о Лёне скажут: мол, поделом, нечего мутить воду!

В надежде отгулять смятение духа я дошёл до Отраднова и свернул в противоположенную от Старой Весны сторону, туда, где поблёскивали среди ёлок и фонарных столбов новенькие лыжные трассы. Белый и голубой день принял меня в своё сияние. А когда во второй раз зазвонили колокола, я вернулся к монастырю и зашёл через арку на двор.

75 «Макаров»?

Среди ребят, строящих снежную крепость, мне попался Миша, а затем, у церковного крыльца, и Ирина, болтавшая с приезжей дамой. Я хотел спросить, не видела ли она Петю, но постеснялся и сам отправился на поиски – в бурлящий людьми влажно-серый храм.

Народ выходил потихоньку, но «правительственная ложа» была полна. Петя в расстёгнутой дублёночке, у западной стены, где, как я знал от Ильи, предполагалось изобразить Страшный Суд, оживлённо переговаривался с Михал Глебычем. Зоркий Пажков первым заметил моё приближение.

– А! Знакомый человек! Идите к нам! – позвал он, махнув мне наполеоновской ручкой. – Обсуждаем вопрос красоты! Знатоки-то мне чуть храм не загубили! Мне роспись нужна – чтоб Рассея ахнула. А они чего намазали? Им и по эскизам невмоготу! Видал, чего натворили? – и глазками из-под рыжей шевелюры показал на стену, где и правда красовался уже некий лубочный персонаж в кафтане дурного цвета. – Михал Глебыча позорить удумали! Ну да я их! – бранился он зло и весело. – А Илюша-то ваш, умник – эскизы оставил, а сам слинял!