Бумажные летчики

Прошло несколько лет, а он продолжал получать все те же замечания. Выполнено хорошо, но в работе нет жизни. Безнадежно устарело. Это не китайское чжэчжи и не Golden Venture[6]. Недостаточно профессионально для участия в выставке. Банально. В то время он начал встречаться с девушкой из университета, но она быстро поняла, что не готова к отношениям с невротичным фанатом бумажных поделок, и перестала отвечать на сообщения. И тут-то его хобби его спасло. Вместо того чтобы уйти в запой, он еще глубже погрузился в возню с бумагой.

79. Словарь путешественника: Япония. Букет разбитых мечтаний.

80. Знаменитая фотография, снятая спустя несколько минут после взрыва ядерной бомбы в Хиросиме в 1945 году случайно выжившим очевидцем. Она сделана днем в середине лета, но небо над разрушенными домами черно, как ночью. Тени резки – должно быть, использовалась вспышка. В центре кадра мы видим очертания людей – они безвольно, как сомнамбулы, бредут куда-то, обожженные руки неподвижно свисают. Если приглядеться и попытаться различить в них какие-то индивидуальные черты, может поначалу показаться, что картинка слегка не в фокусе, но потом становится ясно, что просто лица у всех оплавлены. Они похожи на мумии в музее в Гуанахуато или на восковые фигуры (а еще само собой напрашивается сравнение с зомби).

Сложно представить себе более шокирующее изображение смерти – очевидно, что спустя очень короткое время все эти люди были мертвы, но в каком-то смысле они мертвы уже в момент съемки, у них не осталось ни имени, ни истории, ни желаний, они – безымянная биомасса на мусорной свалке истории, точно так же, как погибшие строители и животные, замурованные в Великой Китайской стене. Из грязи мы вышли и в грязь возвратимся – только и всего. Эта фотография – громогласное обвинение, эталон репортажной фотографии, идеально скомпонованный кадр, однако неясного происхождения трещины в улице вносят диссонанс – непонятно, то ли проблема в камере, то ли принт на застиранной футболке не слишком хорошего качества.

81. Те, кто считал, что Лакун выбрал себе странное хобби, просто недостаточно хорошо его знали. Киригами – это не совсем оригами, объяснял он, в киригами можно не только складывать бумагу, но и вырезать, и это в полной мере отражало его личность. Он занимался этим не ради того, чтобы убить время, и не потому, что у него не было перед глазами примера мужского поведения. Его увлечение происходило из глубокого очарования японской культурой, в которой все имело значение. Он рассказывал мне о средневековой традиции рэнга – жанре поэзии, в котором авторы стремились создать как можно более глубокие и запоминающиеся образы, которые в следующей строке продолжали другие авторы, чьи поэтические образы придавали предшествующим новый смысл, и все вместе складывалось в невероятно сложную математическую комбинацию. К примеру, сосновая шишка могла символизировать безответную любовь в первой строфе и воспоминания о детстве во второй. Он хотел, чтобы его бумажные птицы были именно такими – каждый сгиб, каждый угол должны были говорить что-то о его жизни и мечтах.

Может быть, его представление о Японии было верным, а может, и нет. Не мне об этом судить, я там никогда не был. Я знаю эту страну лишь по нескольким словам – суши и сэппуку, бонсай и буккакэ. Я читал Мураками и смотрел на YouTube видео, в котором две девушки играют цугару-дзямисэн, сидя под сенью сакуры. В остальном я вынужден полагаться на слова Лакуна.

82. Старый отцовский свитер, штопанный столько раз, что там едва ли осталось хоть что-то от изначальной пряжи. Он уже начал расползаться в тех местах, на которые приходится повышенная нагрузка: подмышки, живот, шов между плечом и горловиной. Запах табака, пота, пыли, мыла. Всего, что сопровождает человека по жизни. Я выбрасываю его в мусорку.