Бумажные летчики

В церкви очень тихо. Я разглядываю своды, почерневшие от сажи и покрывшиеся восковым налетом за столетия свечного освещения. Реставрация – масштабный отвлекающий маневр, лишь ненадолго откладывающий неизбежное. С каждым вдохом и выдохом гипс еще немного раскрошится, картины еще чуточку растрескаются, так что старайтесь не дышать без острой необходимости.

В стеклянной витрине стоит позолоченный Павел с занесенным мечом, расписанный яркими красками и напоминающий эмалевую китайскую статуэтку. Сам Христос одет в горностаевую мантию и украшен драгоценностями, кровь стекает из-под тернового венца, как бордовые шелковые ленты на прекрасном, исполненном муки лице. В одной из ниш размещены две реликвии. Поодаль, в центральном нефе – рука Святого Павла, плоть сделана из серебра и драгоценных камней. А еще чуть дальше – колонна, у которой его казнили, привезенная сюда из Рима. На ней лежит отрубленная голова апостола, сделанная из блестящего серебра, с умиротворенным выражением лица и металлическим нимбом вокруг.

Я долго разглядываю серебряного Павла. Статуя датируется примерно 1650 годом. Если бы такое сделали сегодня, это сочли бы проявлением дурного вкуса и едва ли не богохульством. Но историзм добавляет ей бескомпромиссной убедительности и дает право на почитание. Каждый год в феврале статую проносят по улицам. В первобытную эпоху произведение искусства из-за абсолютного преобладания его культовой функции было в первую очередь инструментом магии, пишет Вальтер Беньямин. Техническая репродуцируемость произведения искусства впервые в мировой истории освобождает его от паразитарного существования на ритуале. Появилась возможность наслаждаться им вне контекста – в виде аудиозаписи, отпечатка или открытки. Но здесь, в непосредственной близости от реликвии, мне вдруг приходит в голову, что это имеет и обратную силу. Мы уже не можем всерьез воспринимать драматизм немого кино – и точно так же ритуал со временем теряет свою убедительность.

Проблема здесь не в технике печати и не в фильме. Помню, как-то С сказал мне: когда в образце барочной иконографии ты видишь натуралистичный фильм ужасов, это значит, ты превратил свой мозг в камеру.

170. Кстати, это был не первый раз, когда мои пути пересеклись с Вальтером Беньямином. Как-то летом, отдыхая в каталонском городке под названием Портбоу, я буквально споткнулся о его могильную плиту. Тот факт, что марксисту, еврею и к тому же самоубийце сподобились поставить надгробие на кладбище, принадлежащем римско-католической церкви, внушает некое подобие надежды на примирение. В бегах от гестапо мы все равны. Начался дождь, и я повернул назад. За воротами кладбища я обнаружил вход в уходящий под землю коридор, бункер из изъеденного соленой водой металла, и любопытство увлекло меня вниз по ступеням. В конце спуска я обнаружил стеклянную стену, за которой было видно только море. Приближаясь к нечеткому отражению, изрезанному дождями и ударами волн, я заметил буквы, высеченные в стекле, они складывались в цитату:

Труднее чтить память безвестных, чем знаменитых. Течение истории освящено памятью безымянных.

Вальтер Беньямин, «О понятии истории»

171. Теория о Валлеттском кодексе зародилась в дядиной голове как-то раз во время прогулки вдоль побережья. Он долго стоял на тропинке у известняковых скал вокруг бухты Сейнт Питерс Пул и разглядывал ползучие водоросли, которые постепенно окрасили камень над водой в зеленый цвет. Все подвержено влиянию окружения, понял он, точно так же гвоздика меняет цвет, если ее поставить в вазочку с чернилами. Проведя на Мальте в общей сложности пятнадцать лет, он должен был целиком и полностью стать мальтийцем: плоть, кость и волосы состояли бы из белков, полученных телом из томатной фтиры и рыбной капонаты.

Другими словами, нет принципиальной разницы между осознанным и неосознанным существованием. Человеческое тело адаптивно, пластично, и – в буквальном смысле – впитывает в себя окружающую среду. Это видно во всем, считал он. Пальцы гитаристов сформированы колками, у танцовщиков – изогнутые, деформированные пальцы ног, у чиновников спина скрючена в форме вопросительного знака. У рабочих кожа часто бывает словно припорошена металлом, и дело тут не только в черной работе. Просто со временем они сами становятся немного машинами. Валлеттский кодекс был документом о единстве всех вещей, сказал он, гораздо более радикальным, чем могли вообразить себе пантеисты или анимисты.

Должно быть, он часто чувствовал, что лежащая на тарелке жареная рыба с укором смотрит на него, но ему никогда не приходило в голову, что нож и вилка в таком случае тоже соучастники.