Бумажные летчики

172. Словарь путешественника: пластичный. Кое в чем твой дядя прав. Всегда можно повернуть назад. Создать новые связи в своем мозге. И ты всегда – в любой момент – можешь найти новую тему, в которую захочешь углубиться. Никогда не поздно. И это может быть что угодно, где угодно. Ты можешь решиться на это в одночасье – бросить все, чем был занят, и посвятить остаток своей жизни исследованию пиренейских пещер или изучению традиций устного фольклора у тлинкитов на Аляске, или в совершенстве овладеть стрельбой из лука, или постигать искусство выращивания огорода, полностью лишенного сорняков. Это твой выбор, твоя привилегия. Что угодно, где угодно. Тебе не нужно иметь талант или обладать какими-то особыми возможностями. Не сможешь стать Джоном Ленноном – значит, сможешь Марком Чепменом. Вовсе не обязательно выбирать что-то дорогостоящее или отдаленное. Чтобы стать экспертом по британским детективам, нужен только телевизор. А чтобы начать карьеру педофила, требуется всего лишь пакет карамелек. С помощью обычного ножа можно завладеть чьим-то сердцем или селезенкой. Ты можешь изменить свою жизнь в одночасье. Это возможно. Напиши слова в строке поиска – и получишь возможность.

173. Камера в мозге. Стоя в нише и разглядывая усекновенную главу Павла, я вспоминаю экскурсию по собору Святого Иоанна, на которой побывал днем раньше. У каждого из великих магистров имеется своя часовня, где стоит его бюст, выполненный в интересной технике – что-то между религиозной иконографией и военной пропагандой. Один из бюстов окружен различными военными трофеями. Пьедестал поддерживают две статуи рабов, сгибающихся под его тяжестью, – один азиат с угловатыми татарскими чертами, второй африканец с толстыми карикатурными губами. Другой бюст с двух сторон окружен гламурными пухлыми херувимами – два ангелочка как бы возносят Великого Магистра. Один из них попирает ножкой треснувший череп. Второй топчет тюрбан. Мне это кажется тщательно отрепетированной постановкой, демонстрирующей, что магистр был Наш Человек, суровый и решительный лидер, которому сами боги выдали license to kill[9].

Любопытно, о чем думали строители собора. Серьезность послания плохо сочетается с вульгарной формой исполнения. Как по мне. Не могу себе представить, чтобы сами рыцари не понимали, насколько смехотворно это поклонение героям. Впрочем, то же самое можно сказать обо всех памятниках отдаленного прошлого. Они находятся совсем рядом с гранью понимания – так близко к ней, что стоит лишь немного прищуриться, и можно угадать их очертания, вызвать к жизни свет и запахи прошлого, его заветы и заботы. Может, именно поэтому я чувствую себя тайным соглядатаем, пытающимся влезть в ментальную личную жизнь умерших. Каждое изображение, каждая надпись в соборе как будто протягивают руку и просят их прочесть, сулят возможность и вместе с тем держат на расстоянии, манят, дразнят, заигрывают.

И она будет готовить такой же вкусный чай кому-то другому.

По дороге к выходу я прохожу по мраморным плитам, вмурованным в пол. Каждая из них обозначает конечную станцию земного пути какого-то великого магистра. Плиты украшены атрибутами барочного жанра ванитас – скелет с песочными часами и косой, херувимы с черепами – иные столь затейливы, что с них печатают популярные открытки. Эти иконы смерти смешиваются с декорациями вокруг головы и руки Павла. Одно я знаю наверняка – все это значит для меня совсем не то, что для рыцарей, так что никто уже не увидит все это теми же глазами. Пол похож на неподвижное зеркало воды – что-то движется внизу, в темноте, но вода показывает мне лишь мое размытое лицо.