Бумажные летчики

Все, к чему я прикасаюсь, умирает, сказала М. Если бы я могла начать заново, но нет, не совсем. Неправильно. Я слышу, ясно и отчетливо. Я – зеркало для мужчин.

Ты не помнишь, что случилось на самом деле. Это написано на языке, которого ты больше не понимаешь.

Выхожу на мост, туман подбирается ближе, я не вижу другого берега. Допивай допивай. Зеркало для мужчин. Все, кем ты был. Снег тает на лице, ручейками стекает под одежду. Отыскивает все до единой тайны плоти.

Ты режешь свою плоть, чтобы стать другим.

Нет, все еще неправильно.

Я – зеркало для мужчин.

Я – твое зеркало.

Я всегда буду всплывать на поверхность.

Истории. Путешествия. Вот так просто. Говорю сам себе. Мир разочаровал меня. И я создал свой собственный. Но верь мне, когда я говорю, что никогда не перееду туда.

241. Далеко внизу вода черна, как вселенная, медленно дрейфуют льдины. Я стою на световой дорожке, перегнувшись через перила. Ровно посередине мост разделен надвое, как рогатка. Одно ответвление спускается к пешеходной тропинке на противоположном берегу. Другое исчезает в тумане.

Если бы я только —

Нет.

Слишком поздно.

Снег идет гуще, укрывает кладбище, крыши домов, исчезает в темной воде. Тихо ложится на живых и погребает мертвых. Да упокоится мама в аду, или где бы она ни была. В глубине души каждого человека горит небольшой огонек, сказал С. Очень глубоко.

Так что никто не увидит, если он погаснет.

Можно ли себе представить, с учетом всей нелепости моего существования, жизнь как глина на сапогах человечества, что разумнее всего было бы —

Нет. Ты и сам себе не веришь. Ты не уйдешь от необходимости принять решение.

Решения. Я часто спрашивал у тебя совета, возможно, чтобы избежать боли. Согревался воспоминаниями о людях и местах, которые повидал.

Ты знаешь, что я скажу. Единственное, что можно утверждать наверняка, – ты будешь жалеть. Женишься – будешь жалеть. Разведешься – будешь жалеть. Заведешь детей – будешь жалеть. Останешься бездетным – будешь жалеть. Перережешь вены – будешь жалеть. Отложишь нож – будешь жалеть.

Слишком поздно. Кто-то из нас должен умереть.

Я терпелив.

Консервные банки в карманах глухо ударяются о металлические перила. Я открываю глаза, удерживаю их широко открытыми против ветра и снега, позволяю голосу улечься. Смерть, шепчет голос. Есть только смерть, все, к чему я прикасаюсь, умирает, как сказала мне М, все наши желания и мысли станут смертью, твои поступки станут смертью и только смертью. Зубы язык десны – все, что въелось под кожу и выжгло метки в мозге, этот голос, который шевелится и говорит —

Ты был подобен нам. Мы станем как ты.

Я должен это сделать. Иначе голос никогда не утихнет, и сон, черный черный жесткий лишенный запаха холодный идеальный, сон не рассеется. Я опускаю глаза на свои руки, черная шахта кованая спираль, на то, что они держат, не бойся, правая – кольцо в пластиковой коробочке, левая – банку консервов, я открываю крышку, чтобы вдавить кольцо поглубже, если его найдут, оно будет надежно спрятано в никому не нужной массе, допивай допивай, в правой – банка консервов, в левой – кованая роза, я открываю крышку и вдавливаю ее внутрь, ломаю стебель, взвешиваю в руке и держу обе банки рядом перед собой.

Ты никогда меня не забудешь.

Прощай, Лакун. Из металла ты вышел и в металл возвратишься.

Я выбрасываю обе банки в темноту, может быть, слышу слабые всплески сквозь шум ветра. Сложно быть уверенным, когда все звуки словно завернуты в сырую вату. Но их больше нет. Я иду обратно вдоль световой дорожки, беру курс в направлении вокзала и рюкзака в камере хранения. Поезд отходит через час.

Вот и все.