Бунт

От незрелого стебелька, от едва различимых существ до этих огромных лесов, белых облаков на горизонте, до сияющего солнца – все пело одну бессмертную песнь неотвратимых перемен и вечной жизни. И они почувствовали себя звуком этой извечной песни – настолько мощным и настолько громким, как будто они были одни во Вселенной и от них брала свое начало бесконечная цепь будущих поколений. И почти слились в одно в своих желаниях и чувствах. Вместе они рыскали по болотам, вместе выслеживали и вместе убивали. Каждая добыча становилась источником ненасытного радостного триумфа. Ползание по следу, часы ожидания в засаде, моменты подготовки к прыжку, хватания добычи, борьбы, погони и победы проносились с дрожью невыразимого восторга. Пока, напившись крови, насытившись мясом, стонами жертв и чувством собственной силы, не засыпали они на кровавом поле боя. А потом, ведомые усвоенной в общении с людьми яростью, убивали уже не по нужде, а только ради развлечения, для демонстрации точных ударов, безошибочного обоняния и непобедимой силы. На болотах, растянувшихся на много миль, до большой реки и чернеющих на горизонте лесов, стали раздаваться тревожные стоны. Жалобы шумели в тростниках, камышах и карликовых ольхах, покрывавших трясину. Все чаще рыдали у разоренных гнезд убитые горем матери. До сих пор весь этот мир жил спокойно под защитой бездонных топей, коварных болот и непроходимых трясин, покрытых плесенью и ряской. Даже человек зимой не мог пробраться в глубину чащи, лишь временами лисы по хрупкому, ломкому льду подкрадывались к краям какой-нибудь незамерзающей полыньи, в которой весело плескалась стая уток. Поэтому любое создание чувствовало себя тут в безопасности, в согласии со своими естественными, никогда и никем не нарушаемыми правами.

Но сейчас, как только эта пара пришельцев начала нести дикую смерть и опустошение, сердца болотных обитателей затрепетали в ужасе. Ни один поступок этих двоих не ускользал от их пристального внимания. Они и не догадывались, что из каждой топи, из каждого куста, с каждой кочки за ними следили невидимые глаза, и вести об их преступлениях разносились дуновением ветра по всем болотам, в самые дальние уголки. И воздушная стража не дремала. Чайки, чьи яйца они пили охотнее всего, кружили без устали, криками предупреждая о каждом их движении. И крачки смело летали над ними с коротким боевым кличем. Даже журавли опускались низко, чтобы увидеть этих общих врагов, потому как уже никто в этом рае пернатых не чувствовал себя в безопасности в собственном гнезде. Легавая со своим дьявольским нюхом находила даже наиболее тщательно спрятанные гнездовья, а Рекс помогал в их разорении, не опасаясь ни тяжелых клювов диких гусей, ни их бьющих, словно молотилки, крыльев. Лишь журавли и аисты своими страшными клювами заставляли себя уважать. На них псы не нападали, хотя легавая не раз их выслеживала. И так им полюбилась жизнь, полная ярких переживаний и чудесных приключений, что они почти позабыли о людях и их мире…

Лишь иногда, по ночам, когда легавая спала, нежно прижавшись к Рексу, в нем пробуждалось что-то вроде тоски по усадьбе и по давно уже не приходившему Немому. А со временем любовница начинала тяготить его, ему опротивела та жестокость, с которой она терзала побежденных. Он уже пресытился мясом и кровью, пресытился любовью и пресытился счастьем этой дикой жизни. Рекса начинала беспокоить непонятная тревога о завтрашнем дне. Временами он чувствовал какую-то недалекую опасность. Как-то раз, почуяв струю порохового дыма, пес задрожал в тревоге. А однажды ночью четко услышал эхо далеких выстрелов. Или голос барыни вновь гремел в его ушах так страшно, что Рекс убегал из своего логова. Не рассказывая о своих терзаниях, он мог порой улизнуть на самый край болот и в нарастающей тоске ловил отзвуки, долетавшие со стороны усадьбы. Тут же перед его глазами вставали воспоминания о перенесенных обидах, и в нем пробуждалась такая дикая жажда мести, что пес выл от бессильной ярости, роя землю когтями. После этих тайных прогулок он становился будто бы нежнее с легавой, но при этом более жестоким ко всему, что попадалось ему в лапы.

Одной лунной, наполненной непередаваемым пением ночью Рекса разбудил тревожный крик гусей, за которым наступила внезапная гробовая тишина. Суки рядом не было – она лежала перед избушкой, била хвостом и клацала дрожащими челюстями. Поверху стелился какой-то странный настораживающий запах. Пес вскочил на крышу избушки и, потянув носом на все стороны, несмотря на сильный запах болот и журавлиных гнезд, отчетливо почувствовал волчий смрад.