Буратино - правда и вымысел. Часть 3. Чугунные крылья Икара

— Дорогой Рокко, жизнь так сложилась, что мне пришлось закончить университет. Это было весёлое время. Несмотря на веселье, я кое-чему научился и понял, Рокко, мы все живём в социуме. И хочется нам того или нет, мы должны соблюдать правила совместного проживания. Только криминальные ортодоксы не понимают этого, говоря, что им плевать на государственные законы. Как правило, у них очень скоро за спиной хлопает тяжёлая железная дверь, а небо они видят в решётку. Тебе, Рокко, я советую побольше прислушиваться к старшим или хотя бы к своему умному другу. И я прошу вас, уважайте закон и мэра. А пока думайте, ребята, как быть с Томазо. Он не остановится ни перед чем, чтобы убрать вас. Вчера вы утихомирили Мацотту, но кроме Мацотты есть ещё и Гальбони, и алжирец Равента, и Гата Красный, и Кантор Шуц, и ещё десяток очень серьёзных людей у нас в стране. Но помните, вопрос с Томазо нужно решать тихо.

На этом первая неприятная часть визита была завершена и началась вторая неприятная часть. Одноглазый Рома уставился на покалеченную свою коляску своим единственным глазом и спросил:

— Где вы взяли эту рухлядь, которая чертовски смахивает на мою коляску? — в его голосе можно было уловить интонации надежды и одновременно горечь человека, который чувствует, что его надежда напрасна.

— Послушай, Рома, — начал было Чеснок, но Рома его не дослушал.

— Только не говори мне, что эта рухлядь и есть моя коляска.

— Рома, понимаешь… — продолжал Рокко.

— Я не хочу этого слышать, — простонал одноглазый. — Что же это такое? Святая Дева Мария, это же были английские рессоры!

— Рома, так получилось.

— Святой Иероним, — причитал одноглазый. — Господь Всемогущий, венская работа. Как вы могли так со мной поступить. Между прочим, эту коляску фабрикант Баригетто хотел купить у меня за десять цехинов. Я хочу рыдать, молиться и убивать одновременно. А ещё я хочу посмотреть в глаза того человека, который так обошёлся с моей коляской. Кто это? Где он? Пусть выйдет и честно скажет, зачем он это сделал?

— Он тебе не ответит, — сказал Пиноккио.

— Он что, трус?

— Нет, он был не трус. Это был смелый человек, его звали Мацотта.

— Мацотта, поганый пёс Мацотта, — чуть не зарыдал одноглазый, — я так и знал, я так и знал. Я как только его увидел в нашем городе, я уже знал — быть беде. Ах, зачем вы его убили, почему вы не оставили его мне? Венская работа! Английские рессоры.

— Эй, Рома, — окликнул его синьор Валлоне, усмехаясь, — ну ты едешь или остаёшься оплакивать свою безвременно убиенную коляску?

— Ах, синьор Валлоне, — отмахнулся одноглазый, — вы ничего не смыслите в колясках. Это же была лучшая русская кожа. Венская работа! Поганая собака Мацотта! Зачем он это сделал? И зачем я дал этим хамским пацанам свою коляску? Им ездить только на телегах.

— Мы её починим, Рома, — сказал Пепе Альварес. — Я знаю лучшего мастера за кордоном, он возьмётся за дело. Она будет лучше, чем была.

— Кто это говорит? Кто это говорит? — причитал Рома. — Человек, который плавает на лодках, которые воняют рыбой. И этот человек говорит, что знает мастера. Или ты смеёшься надо мной, Пепе Альварес, или я тебе враг?

— Я отвезу твою коляску через море, на баркасе, — повторил Альварес, — к лучшему тамошнему мастеру, он её починит. Если нет, мы купим тебе новую. Я правильно говорю, Буратино?

— Ты правильно говоришь, Пепе, — подтвердил Буратино.

— Шпана, босяки! Как я мог доверить таким людям такую коляску? Они говорят, они её починят, они починят английские рессоры.

— Рома, я уезжаю, — крикнул синьор Валлоне, — ты едешь?

— Да, я еду. Иначе я здесь кого-нибудь убью, — простонал одноглазый. — Сволочь Мацотта! Я так и знал, что будет беда, как только его увидел.

Причитающий Рома, наконец, сел в коляску к синьору Валлоне, и они уехали.

— Наконец-то, — пробурчал Рокко, — «сломанная коляска», «венская работа». Тьфу, какие жадные бывают люди, слушать противно. Из-за какой- то вонючей коляски серьёзный мужик причитает, как баба.

— Тут дело не в жадности, Рокко, — задумчиво произнёс Буратино.

— А в чём же? — поинтересовался Крючок.

— Дело в престиже. Вот если бы мы с этим самым Ромом пропили бы кучу денег, равную стоимости этой самой коляски, он вряд ли бы так расстроился. Дело в том, что коляска для него не что иное, как обозначение его социального статуса. Он не зря сказал, что у него хотел приобрести эту бричку один промышленник. Я думаю, он смог бы её продать даже дороже, чем купил. Значит, дело не в жадности, а в попытке человека самоутвердиться, возвыситься над другими, выделиться. У женщин роль критерия социального статуса играет одежда, нас в, свою очередь, волнуют чины, награды и коляски с лошадями. Увы, друзья мои, но это так. Мы, как глупые бабы, которые бегают за шмотками, бегаем за модными колясками и чистокровными рысаками. Вот признайтесь честно, кому бы из вас не хотелось иметь такой экипаж?

— Мне бы хотелось, — признался Лука, — только надо чтобы кисточки по краю были и бахрома золотая.