Буратино - правда и вымысел. Часть 3. Чугунные крылья Икара

— Ах, не смейте, не смейте говорить, что они творческие личности, — опять возмущалась девушка. — Их творчество — это совсем не творчество, в нём и намёка нет на творчество, они просто выколачивают деньги из тупых учениц реальных училищ и маразматических старушек. Они попросту вульгарны.

— Ну а «Петрушки»? — спросил Пиноккио.

— Ах, «Петрушки», — выражение лица красавицы тут же изменилось. — Ах, как они высокоэстетичны. Это музыка не для всех, знаете ли. А какие у них рубашечки! Из тончайшего щёлка, рукавчики реглан и на таких милых манжетиках! Они просто эстетическое совершенство. А какие у них тексты! Как можно сравнивать «Петрушек» с какими-то там «Кукушатниками».

— Согласен, — согласился Буратино, чувствуя, что музыка может довести до ругани. — Насчёт рукавов реглан и манжетиков сказать, конечно, нечего. Но понимаете, синьора Рафаэлла, после тяжёлого дня, когда голова гудит от перенапряжения и хочется забросить куда-нибудь пистолет… Э-э… То есть счёты и бухгалтерские книги. И просто отдохнуть. Знаете, сил не остаётся на восприятие высоких материй и тонкого искусства, такого как «Петрушки». Хочется чего-то дикого, безудержного и весёлого, — произнёс Буратино, а сам подумал: «Ложкарей, балалаечников, похабных девок, пошляка Луку и много водки». — И думаешь, то ли в зоопарк сходить, посмотреть на обезьян, то ли музыку послушать какую-нибудь обезьянью.

— А вы знаете, я вас понимаю, — кивнула девушка. — У меня папенька такой же. Но согласитесь, что «Петрушки» на голову превосходят «Кукушатников».

— С этим трудно не согласиться, тем более что они превосходят их не на голову, а на две. И с моей стороны было бы глупо спорить с таким большим ценителем прекрасного.

— А как вы относитесь к женским группам? — спросила Рафаэлла.

— Вы знаете, — медленно начал Буратино, который не знал ни одной женской группы. — Я даже не знаю, как к ним относиться. В последнее время их столько развелось, что я уже даже в них запутался.

— Вы правы, подражателей очень много. С тех пор, как распалась группа «Амуниция» и все девушки из «Амуниции» занялись сольными карьерами, появились десятки групп. И вот весь народ нашей страны мучительно ищет, кому отдать предпочтение из этих многих групп, — произнесла Рафаэлла. — Сейчас, вы ведь, наверное, знаете, между собой соперничают две группы: «Дивизия» и «Свистящие». Какая вам больше нравится?

— К женским группам я индифферентен, — сказал Пиноккио, опасаясь снова попасть впросак. — И вообще, пойдёмте, сударыня, поужинаем, а то есть очень хочется.

— Хорошо. Конечно, я на диете, но я выпью чашечку кофе.

Буратино проводил девушку домой, когда уже стемнело, а вечер был замечательный. Они болтали о всякой ерунде, пили шампанское, ели шашлык и грибы, несмотря на все диеты. Рафаэлла много смеялась и дважды за вечер сама (!) касалась его руки. А при расставании протягивала свою для поцелуя. И не отдёрнула её, когда он затянул поцелуй на мгновение дольше, чем это принято.

В общем, молодой человек был в состоянии, близком к нирване. Всё в этот момент казалось ему удивительным и прекрасным: и улица, и дома, и полная луна на небе. И не знал он, и не догадывался, что в этот момент за ним наблюдают, блестя хищным огнём в темноте, зоркие глаза.

Буратино остановился и, сдвинув модную шляпку на затылок, уставился на сыроподобный круг луны. И тут что-то тяжёлое ударило его по затылку. Чудесный мир пошатнулся, и луна поехала куда-то вправо. Пиноккио потерял равновесие и упал на землю, упал и застонал, хватаясь руками за голову.

— Что, заскулил? — спросил до боли знакомый голос. — То-то, паскуда.

Сильные руки стали ловко выворачивать у Буратино карманы, а знакомый голос продолжал:

— Вот лежи теперь и скули, зараза, как родный папка скулит от голода и жажды. А он, сволочь, в колясках раскатывает, видите ли. А родному человеку даже и сольдо не пошлёт. Надо же, какую гниду я себе вырастил на старости лет. Это тебе в наказание. А деньги я у тебя забираю за шарманку, я её об твою дурную башку чуть не разбил. Надо же, какая крепкая у него башка. Другой бы на его месте уже с Богом беседовал бы, а он лежит себе и скулит, как ни в чём не бывало. И часы я себе заберу. Тебе, дураку, они только для форсу, а мне время знать надо. А ты либо и цифры не знаешь, а я человек занятой. Вот тебе, дурень, урок от родителя.

С этими словами Карло встал и, пнув сынка в рёбра, добавил:

— Вот теперь полежи и подумай над своим поведением, недоносок.

Старый музыкант взял свою шарманку и проворно заковылял в темноту, а Буратино так и остался лежать посреди улицы, где его вскоре нашли полицейские.

* * *