Буратино - правда и вымысел. Часть 3. Чугунные крылья Икара

— А что же заходить, папа, мы же на улицах встречаемся часто, — холодно произнёс Буратино. — И встречи у нас, как правило, получаются незабываемые, по-родственному тёплые.

— А-а, так ты про это, — сказал Карло и вдруг увидел ещё одного человека, здоровенного детину, стоящего у изголовья кровати с молотком в руке. — А это зачем же у него молоток?

— А он у нас по плотницкому ремеслу, — ответил Лука и засмеялся.

— Конечно, по плотницкому, — не поверил музыкант. — Вон у него рожа какая мерзкая. Что-то я не припомню в городе плотников с такими мордами, — Карло захныкал. — Сынок, это вы что, убить меня желаете? Молотком, родного папку?

— Папа, я что, по-вашему, похож на отцеубийцу? — спросил Пиноккио.

— А то нет, вон рожа у тебя какая лютая, не улыбнёшься даже.

— Дядя, какой-то ты грубый, чего это ты к нашим рожам цепляешься? — спросил Крючок. — Да и какое дело тебе до наших рож, авось мы к тебе не свататься пришли.

— А чего же?

— Лечить тебя будем? — мрачно произнёс Чеснок.

— А чего меня лечить, я не хворый.

— Не хворый, говоришь? — продолжал Рокко. — Ничего, это дело поправимое, будешь хворый. А лечить мы тебя будем от борзости твоей наглой и от глупости. Чтобы в следующий раз, собака, думал, кого можно по башке шарманкой долбить, а кого нельзя.

— Убивают, — робко, почти шёпотом произнёс Карло, очень стало страшно ему, пугали его холодная суровость сына, мрачный юмор чернявого, а особенно детина с молотком. Карло понял, будут бить сильно, да и молоток принесли неспроста. Все эти чувства и мысли вышибли из проспиртованного организма шарманщика вонючий пот. Музыкант чувствовал, что что-то нужно делать, и заорал: — Убийство! Убийство!

— Начинайте, — произнёс Буратино, и крепкие руки схватили шарманщика.

А Карло бился, как лев, он лягнул здоровяка так, что тот выронил молоток. Он оторвал от себя пару рук, пытавшихся стянуть его с кровати. И, воспользовавшись некоторой свободой, юркнул под кровать, продолжая при этом реветь про убийство.

Но это был временный успех музыканта. Его поймали за единственную ногу и извлекли из-под мебели. Шарманщик не сдавался, он цеплялся за мебель. Но единственное, что ему удалось, так это стащить с кровати старое одеяло. Силы были всё-таки неравны. Его поставили на ногу, отобрали одеяло и дали под дых так, что после удара ни о каком крике речи быть не могло. Шарманщику едва хватило сил, чтобы дышать. А его тем временем подтащили к столу, усадили на колченогий табурет и прижали обе руки к доскам стола.

И вдруг в одну из рук шарманщика упёрся острый, здоровенный гвоздь. И шарманщик понял, зачем этим ребятам молоток. Острая боль проколола руку музыканта, гвоздь, прошив руку, заодно пробил доску стола.

— Одна есть, — сухо, по-деловому прокомментировал чернявый.

И тут Карло заорал от боли и обиды так, как не орал с того момента, когда ему отрезали ногу.

— А-а-а, — ревел шарманщик.

Хорошая горсть песка была отправлена в горло музыканта с приговоркой:

— И «Б» сидели на трубе, — сказал Лука, смеясь и отряхивая руки от песка. — «А» упала, «Б», пропала, что осталось на трубе? А остался на трубе прибитый к столу забулдыга-шарманщик.

Карло пробулькал что-то в ответ и стал плеваться песком. И тут ему прибили вторую руку. Огромные слёзы текли по заросшим щекам шарманщика, а из усов его вырывались песчаные фонтаны. К нему подошёл сынок и назидательно произнёс:

— Надеюсь, папа, это будет для вас хорошим уроком. Грабить, папа, нехорошо. И тем более нехорошо, папа, грабить родного сына, который, к тому же, стал уважаемым человеком.

Сухой стон и песчаный фонтан были ему ответом.

— Ты, дядя, не грусти. Вот когда я в гимназии учился, нам по истории рассказывали про Спартака, наглый был товарищ, загребной, типа тебя. Так его римляне прибили гвоздями, и не как тебя, по-божески, а на крест. И поставили на солнышко сушиться, пока не сдох. А ты сидишь, как король, со всеми удобствами. Сиди себе и думай над своим поведением. А чтобы тебе не скучно было — вот, — Рокко поставил на стол почти целую бутылку борматухи. — В общем, думай.

Отпустив ещё пару шуток, бандиты ушли, а Карло остался один, и было ему очень и очень тоскливо. Прибитые к столу руки болели, во рту был песок, а в душе грусть. А в мыслях открытая бутылка вина, стоявшая перед ним, такая близкая, но недосягаемая. И это было особенно обидно. И завыл тогда шарманщик, вкладывая в вой всю боль души. А потом завыл громче, а затем заревел, как водопад, рассыпая вокруг себя песок изо рта.

Стоявшие на улице соседи, болтавшие о всяких своих делах, замолчали и прислушались. И один сказал:

— Кажись, Карло свою шарманку настраивает?

— Нет, — уверенно ответил ему музыковед-любитель. — Я его шарманку знаю, она вещь, конечно, паскудная, но не до такой степени, она к ревущим нотам не приспособлена. А эта ревёт.

— Может, он песню новую учит? — предложил третий сосед.

— Может, и песню, — согласился музыковед, — да только она какая-то недушевная, а у Карло весь репертуар душевный.

— А что же так ревёт, что аж мороз по коже?