Буреполомский дневник

Со связью по–прежнему ситуация сложная. После Н.г., может быть, удастся затянуть новую “трубу”, – но через другого посредника, нового, не того, что раньше, так что доверять ему (при его явной даже на глаз хитрости и жуликоватости) я пока что опасаюсь. Т.к. денег очень мало, я придумал отдать на это дело свой старый телефон SonyEricsson, валяющийся у меня дома со дня ареста. Сколько связано у меня воспоминаний с этим телефоном!.. Я купил его в июле 2004 года в Севастополе, где мы тогда останавливались, плывя из Киева в Одессу и обратно (та знаменитая “эмиграция”, когда я уехал от уголовного дела, по которому и сижу сейчас, и, считая дни, 2 месяца ждал этого рейса в Киеве и Виннице). Я звонил с него своей Ленке и посылал sms–ки Надьке, той, с теплохода “Крылов”, в августе–сентябре 2004, ожидая, когда мне придет сообщение, что моя sms доставлена, то есть ее телефон с утра включен. Я боялся, не знаю сам, почему, что вдруг, повинуясь какому–то внезапному приступу сумасшествия, размахнусь – и с силой швырну его в воду с палубы теплохода, когда мы плыли летом 2005–го по маршруту Москва–Пермь–Москва. Мне звонил на этот телефон Михилевич из Израиля, и с ленкиной ближней дачи под Лобней я посылал ему осенью 2005–го sms–ки, что я за городом... Весь последний период, с “эмиграции” и до ареста, связан у меня с этим телефоном, и когда я падал с 4–го этажа – он тоже был у меня в кармане. Ну что ж, он верно послужил мне, и пусть под конец послужит еще немного, пока не спалится здесь. Он начал свою “жизнь” (не в смысле сборки, а в смысле покупки и пользования им) в Севастополе, а закончит ее в Буреполоме...

На улице морозище, градусов 10, но скорее еще больше (меньше) – а эти твари продолжают постоянно открывать форточки и двери. Из каждой двери, окна, щели, где открыто или не плотно заткнуто – видно, как уходит тепло в виде столба пара, что, по–моему (и по опыту прошлой зимы здесь), бывает только в сильные холода. Я мерзну – а этим сукам, этому сиволапому быдлу, видите ли, “нечем” или “невозможно дышать”. Изнеженные какие, прямо кисейные барышни... Поток ледяного холода на входе в барак сдерживает всего лишь одна плохонькая, не закрывающаяся плотно дверь, тогда как на других бараках их по три.

Опять вся эта нечисть стала гнать брагу, кипятить ее на водяной бане на “фазе” и т.д. – хоть это и было, как я слышал, им запрещено именно ввиду постоянных шмонов. Из–за их пойла и шмонают так активно перед Н.г. каждый год.

20–летний дурачок–сосед по ночам “базарит” со своими бабами по телефону так громко, что даже такие же, как он, наглецы делают ему замечания. Спать, естественно, под его треп невозможно.

Осталось мне 818 дней. 29–го на короткую свиданку едут мать и Миша Агафонов. Толпа будет большая, так что еще вопрос, пустят ли их.

21–40

Еще пара хороших новостей, забытых утром. Ушел сегодня старый выродок Сапог, живший последние 2 месяца прямо надо мной. Все свои претензии ко мне (что я написал статью “бить ментов”, а сам их не бью; что я кормлю колбасой кошек и глажу их, и т.п.) эта падаль часто в своих витийствованиях на публику заканчивала фразой: “Ну, еврей, одним словом!”. Ничего более обличительного оно против меня найти не могло...

Меня долго мучил вопрос, какой новый ужас поселится на его место, когда эта тварь уйдет. И вот – совершенно неожиданно, еще последнюю ночь Сапог был здесь, но не ложился, – его место занял заготовщик, парень лет 24–х (?), уже живший в этом проходняке весной, но на соседней шконке, – когда Юру запихнули в “петушатник”, тот занял его место. Я и мечтать не мог о таком соседе. При всех возможных недостатках, – это, редчайшее здесь явление, парень вежливый и воспитанный. Что тогда, весной, что сейчас, – заходя в проходняк, садясь на мою шконку или залезая к себе наверх, он спрашивает, не мешает ли он, не побеспокоил ли, не надоел ли, и т.д. Слышать это здесь, среди стала злобных диких кабанов, так и норовящих сделать тебе какую–нибудь пакость, поглумиться над тобой, нахамить по мелочи, в быту, – слышать это просто дико. Золотой парень, хотя бы с точки зрения чисто внешней, чисто бытового общения. Добродушный, не злобный. Я не хочу сказать, что он не быдло, – по интеллектуальному уровню, по всем представлениям о жизни, ее целях и смысле, по всегдашней у русских рабской покорности любой силе. Но все равно – я безумно обрадовался, когда увидел его лежащим на шконке надо мной, и еще больше – когда утром на мой вопрос он ответил, что и впрямь будет здесь жить. Достаточно для контраста вспомнить ту мерзкую наглую тварь, того лося, который жил тут все лето и осень и изводил меня своим хамством, садясь мне на ноги и пр., чтобы понять мои чувства.