Буреполомский дневник

Уже раздевшись, сидели с моим новым соседом сверху, заготовщиком, на моей шконке, он рассказывал про свое дело, про свои глупые кражи телефонов по пьяни. Вдруг на “лепне” моего другого соседа, старика, уже спавшего (“лепень” висел на гвоздике), полублатной сосед–дурачок из соседнего проходняка заметил вшей. Боже, что тут началось!.. Рядом оказался один из наиболее агрессивных и злобных блатных подонков в бараке, 2–й по агрессивности после шимпанзе, большой любитель командовать и бить. К делу тут же привлекли его, плюс еще позвали старшего шныря – того самого подонка, бандита и конченную мразь, с которой я в 2007 жил в одном проходняке первые 4 месяца на этом бараке. Старика подняли с постели, раздели догола, вытолкали в таком виде в холоднющее “фойе” – проверять его одежду, а потом шнырь, с первых дней меня ненавидящий (впрочем, как и я его), взялся за меня. Он сдернул с меня одеяло, схватил мои висевшие на крючке вещи и потащил все это в раздевалку. Одеяло там он бросил прямо на грязный пол, я поднял его и унес обратно. Никаких вшей он у меня, конечно же, не нашел (т.к. их нет, я проверяю одежду каждое утро), но своему “начальнику”–блатному, конечно же, объявил, что “вшей нет, но гниды есть” (не показав при этом ни одной!), и тот велел завтра с утра гладиться. Затем эта блатная нечисть стала мне выговаривать, каким, по ее представлениям, должен быть журналист и как выгляжу я. А затем вдруг, неожиданно, это существо, хоть на сей раз и не пьяное, потянуло изливать мне душу и говорить со мной по душам. Оно стало подробно рассказывать мне про своих родителей, жену, ребенка, и как ему трудно доставать деньги (за счет бывших любовниц), как оно покупало, в основном за свой счет, жратву для барака на Н.г., а потом – в долг – домашний кинотеатр в барак (на хрена он тут нужен?), и т.д. и т.п. Длились эти излияния долго; потом оно вздумало показать мне свои фотографии, притащило 2 толстых альбома и повело меня в сушилку – свою вотчину. Там был такой холод, что пришлось надеть телогрейку. Какое–то время я смотрел фотки с его комментариями (в душе проклиная и его, и всех их, и всю эту свою дурацкую жизнь); потом пришли другие блатные и стали искать 20–литровую емкость с брагой, чтобы “гнать” ее дальше. К их недоумению, браги нигде не было. Они перерыли всю каптерку – нет как нет. Мой собеседник, озабоченный, ушел, оставив меня досматривать альбомы одного. Я досмотрел, отнес их ему и лег в постель. А они все бегали, суетились, – видимо, искали. И, когда уже погасили свет, я услышал вдруг голос того самого шныря, эксперта по вшам, входящего в секцию: “...но я не “крыса” и эту брагу не брал!”. Сперва мне показалось, что он смеется, говоря эти слова; но из дальнейшего я понял, – нет, он плачет! Он самым натуральным образом плакал, повторяя на все лады клятвы, что он не “крыса” и брагу не брал. Двое блатных – тот, что показывал мне фотки и тот, что погасил свет – укладывали его спать, требуя успокоиться и грозя избить, “если из–за тебя кто–нибудь в бараке пострадает”. Немного спустя поднялась суматоха, что этот шнырь, оказывается, ушел по “дороге” в сторону 10–го барака. “А оттуда на тот продол и в контору”, – предположил кто–то (хотя чтО бы он мог рассказать в конторе, мне не совсем ясно). А еще чуть позже, выйдя из секции, я увидел его, сидящего в “фойе” на корточках, прислонившись к стене и закрыв лицо руками. Били ли его, я не знаю, но скорее всего били, конечно. Здесь не церемонятся...

А мой несчастный вшивый сосед так и лежит голый со вчерашней ночи. Ему дали чьи–то спортивные штаны, обрезанные чуть ниже колен, а всю его одежду забрали. Дали ему также другие матрас и одеяло, но забрали подушку. Когда вернут (и вернут ли вообще) – непонятно. В секции холодно, одеяло его тоненькое, “летнее” (байковое), и он лежит под ним с головой. На завтрак он не ходил, разумеется, лишь попросил меня принести ему хлеб. Непонятно, как он пойдет на проверку через полтора часа. Скорее всего, конечно, никак, – посчитают здесь, на шконке. Всем плевать, – эти твари умеют только командовать, а дальше – выживай как хочешь...