Буреполомский дневник

Ситуация между тем ужасная, быт страшно тяжелый. Самый простой, повседневный быт, под корень подрубленный уничтожением туалета. (Я сказал вчера об этом матери, говоря с ней с 8–го; а почему особенно остро понадобилось поговорить без контроля “телефониста” – злобная мразь, бывший завхоз 2–го, вчера утром, увидев кучку сметенного соседом мусора у моей шконки, тут же прицепилась ко мне. Потом обо мне они в своем конце секции заговорили с наиболее злобным “козлом”, убийцей Маньки, с которым они постоянно злобно ругаются – то в шутку, то всерьез. И тот, ублюдок, опять уверенно, как не подлежащее сомнению, сказал: вот он (я) сейчас (в конце сентября только, но эта тварь–то не знает!) уйдет на свиданку – и я выброшу все его вещи в помойку (бочку для мусора). Готовится, совершенно недвусмысленно, погром еще хуже прежнего, и матери я сказал также об этом, передав и фамилию этой мрази, – если дозвонится “Макару”, то пусть скажет и чтобы он успокоил эту мразь, и насчет раздолбанного туалета.

Так вот, даже помимо комиссий, каптерок, злобных “козлов” и пр. – ситуация ужасная.

11–00

Да, ситуация ужасная, и именно из–за того, в чем именно она ужасная, мне пришлось сейчас прерваться писать. В проходняке стало невозможно жить – постоянная толчея, многолюдье, не повернуться. Одного приехавшего с “девятки” более–менее спокойного “красного” за 40 лет положили сюда на 2–й ярус – и теперь он частенько сидит у меня в ногах. Но он–то еще не так мешает; остальные же – это друзья и окружение азербайджанской обезьяны. Тут постоянно, с утра до ночи, сидит ее “семейник”, переведенный ею специально с 12–го, хотя шконку ему дали в соседнем проходняке – верхнюю, над моим соседом. Постоянно приходит тварь, с которой он “работает”, пашет “запретку” – многодетный даун, еще недавно бывший здесь шнырем. С улыбками до ушей и поистине детско–наивной наглостью, не подозревающей даже о существовании каких–то приличий, эта мразь плюхается на мою шконку и сидит подолгу, радостно лыбясь и разговаривая с обезьяной; если же я на шконке лежу – она инстинктивно старается как–то подвинуть мои ноги, подобрать одеяло и т.д., ибо без всякого стеснения прибегает и плюхается на мой шконарь что днем, что ночью. Кроме нее, к обезьяне повадился приходить на ночь землячок – азер с 10–го, молодой, тоже наглый, (полу–?)блатной, которому якобы негде там, на 10–м, спать. Всю ночь он или сидит в ногах у обезьяны, или бродит где–то поблизости, а когда в 5 часов утра эти пахари “запретки” наконец–то сваливают “на работу” – тут же плюхается на освободившееся место и засыпает, хотя до подъема остается всего ничего. Ну, и множество других, постоянных и случайных людей, соседей, земляков, с этого барака и с других, постоянно приходит в мой (и ее, увы) проходняк, забивает его, садится на мою шконку и чуть ли не мне на голову. Гиперобщительная эта черножопая тварь оказывается чуть ли не самым популярным человеком – если не на всей зоне, то уж как минимум не бараке.