Буреполомский дневник

М–да, все наблюдения и умозрительные заключения мои на воле оказались правильными, я уже писал об этом. Этот народ безнадежен и неисправим; это биомасса, собственно, а не народ. Перед активным революционным меньшинством (вроде меня) – глухая стена: опереться на эту биомассу, на это быдло невозможно, все ее интересы, желания и инстинкты крайне реакционны. “Пойдем против народа, мы ему ничем не обязаны!” – Лера была полностью права в этом в 1993 году. Не только за его интересы – халяву, “державу”, захват чужих земель, лютый антисемитизм и гомофобию – бороться невозможно, немыслимо, – но и просто мириться с существованием столь огромной (140 млн. чел.) и столь откровенно, оголтело реакционной силы, просто знать о ней – и не бороться против нее – тоже немыслимо. Так что – внутри страны опереться не на кого, кроме, разве что, мизерной части интеллигенции – той, что сохранила наряду с порядочностью и либеральным мировоззрением охоту хоть к какой–то деятельности, какую–то хоть минимальную активность – и не ударилась безнадежно в религию, как целая куча лучших моих знакомых и здесь (Миша, дневальный КДС), и на воле. И – тоже половинчато, смутно, неверно – на колониальные и постколониальные народы российской империи, тех, кто на своей шкуре знает, что такое русское иго и кремлевское ярмо на шее.

С биомассой же, населяющей 1/7 суши и совершенно безнадежной, не оставляющей никаких шансов на успешную работу с ней – неизвестно, что вообще делать. Собственно, кроме ее 100%–ной утилизации, кроме (утопических, невозможных, увы) планов ликвидации российского государства вместе с населением – в голову ничего не приходит...

16.8.10. 8–13

Сцепился вчера в обед со Степышевым, но, слава богу, никаких последствий это покамест не имело. Вышли из столовки – а эта мразь как раз караулит выход из ворот, строит, не выпускает, сортирует... Сперва вся толпа, стоя и сидя на корточках в столовском дворе, увлеченно наблюдала, как Степышев остановил в воротах какого–то парня с пакетом, отобрал у него пакет, полез туда, вынул буханку хлеба, отдал парню, а сам пакет (набитый, ясное дело, байзерами с баландой), отойдя через “продол” к забору бывшего ЛПУ, с размаху перебросил туда через забор. Парень, даже не попытавшийся, конечно, отобрать у “мусора” свой пакет, пошел к воротам на этот участок и полез его забирать, – спасибо, хоть от ворот Степашка его оттаскивать уже не стал.

Занялся он дальше личным подравниванием с правой стороны колонны, которая, как обычно, уже сама выстроилась в “локалке” столовой. Ворота открылись, вся толпа пошла. Я, выйдя, слышу, что за моей спиной Степышев кому–то орет, чтоб вернулся – “иди сюда!”, типа, но называет не по имени и не по фамилии, а как–то так, что я не разобрал даже, по какому–то признаку (“с чем–то”, наверное). Иду дальше, а он все орет, не унимается. Тут уже – частью из любопытства, частью по какому–то странному наитию, я оборачиваюсь – и с изумлением вижу, что это он орет мне, а тут еще догоняет меня, вцепляется в одежду и чуть не силой пихает и тащит назад со словами (примерно): я сказал, 11–й там стоит, строится (в столовском дворе)! Короче, меня и еще несколько человек загоняет обратно в этот двор, воротину закрывает и сам становится на страже, ворча, что, мол, “я сделаю так, что вас с завтрашнего дня будет начальник отряда водить”. (А с толпой несколько человек с 11–го все–таки уже ушло.) Т.к. главное его внимание было приковано ко мне, то я этак спокойно сказал ему через ворота: “Взять да вынести эти ворота!”. Он проворчал что–то вроде: ну да, вынесете, камер (кивает в сторону ШИЗО) на всех хватит. Я в ответ: “На вас всех тоже хватит. Гробов.”. Не знаю, слышал ли он последнее слово, но надеюсь. :) Чуть помолчав, он сказал мне (типа, с удивлением, – я ведь 4–й год здесь у них сижу): “А ты, оказывается, разговорчивый!”. – “А ты думал?! Погоди, еще не то будет!” Последняя моя фраза его, видимо, сильно задела, и он принялся пугать: погодите, мол, сегодня я зайду к вам на 11–й! – ясно давая понять, что во всем (шмоне? А что он еще может устроить?), что он устроит на 11–м, буду виноват я. Ух, как вся эта мразь реагирует на слова, как бесится, норовит тотчас избить или шмон устроить, когда слышит правду о себе, – и зэки, и “мусора”! На мое счастье, ни блатных, ни старших “козлов”–жополизов с 11–го не было, стояла только кучка вполне второстепенных типов, вроде шныря–дауна (который теперь уже не шнырь, кстати, а работяга по ночам, ходит с азербайджанской обезьяной пахать запретку внутри и вокруг зоны). И когда уже 11–й все–таки поел, построился и вышел, я шел, как всегда, последним, – и он остановил еще раз колонну на полпути до бараков, осмотрел, кто во что одет и, когда тронулись, пообещал еще раз: мол, я сегодня к вам зайду, вините последнего (как–то так, точно не помню); а последним шел я. Но его намек никто не понял.