Буреполомский дневник

От “телефониста” почти сразу, не заходя в барак – на ужин. После ужина, в начале 7–го, подходит один из блатных, еще мало–мальски поприличнее (газосварщик :), как он сам кому–то при мне говорил) и сообщает: тебя, мол, просили зайти на 8–й, мама тебе звонила. Черт бы вас побрал!.. Иду. Вижу этого хмыря, с толпой других, во дворе стоящим в шортах; он подходит ко мне, говорит, что “труба” на зарядке – и опять начинает клянчить! Зачем только я пришел!.. Надо было после 8–ми, когда уже закроется ларек... Мол, купи мне майонеза (ага, как же!.. :))) Его и в помине нет.), хлеба, конфет – вот этот здоровый мешок, чаю, кофе (его тоже нет) и пр. У меня, мол, лежат уже деньги (не на его, впрочем, имя – на чье–то чужое якобы ему высылают), но ему не в свой день (понедельник) не пробивает кассирша; а в понедельник, мол, я тебе отдам. Судя по тому, сколько месяцев он уже отдает предыдущее – туфта все это; а тем паче, если не на его имя. И давит, нажимает, сволочь такая; и ясно, что мое пользование его “трубой” находится в зависимости от того. насколько свободно и постоянно он будет пользоваться моими деньгами в ларьке. Но – уговорил, выклянчил: пока мы будем на ужине, сходи, купи. Прямо от него я пошел в ларек, купил ему за 161 руб. этот мешок конфет и за 21 пачку чаю. Даже хлеба уже не было. Хотел было и себе взять тоже мешок этих же конфет, но раздумал – расходы и так гигантские, денег остается все меньше. Зашел на барак, а в начале 8–го, когда они вернулись с ужина, пошел к нему. Отдал все, попробовал заодно эти конфеты – хорошие! – и довольно долго опять говорил с матерью. Вот такой идиотизм – то 2 дня вообще ничего, то 2 разговора в день (а кроме ее болезни и говорить–то было особо не о чем). Теперь – не раньше, чем завтра (в субботу), и то – “телефонист” внимательнейше слушает каждое слово, постоянно что–то говорит в унисон, торопит – короче, не дает нормально поговорить. Судя же по тому, как его дружок в 1–й мой приход после ЕГО свиданки (24.8.10.), увидев меня во дворе, кинулся к нему в барак вперед меня; по тому, что вчера он же сидел у “телефониста” на соседней шконке (его была куда–то убрана – ремонт) и разговаривал прямо с зарядки, но с той стороны головы, да еще прикрытый ладонью телефон не было видно; и по словам “телефониста”, что, мол, после какого–то другого ему опять предложили какой–то “тонкий Samsung”, который, конечно же, удобнее прятать, но который и стоит на 500 руб. (ларьком) дороже – возникает сильное подозрение, не делает ли эта тварь только вид, что ее прежний “тонкий Samsung” “пыхнул”, чтобы стрясти с матери и меня деньги, а потом показать мне свой прежний телефон, выдав его за только что купленный такой же...

Идет, кончается 29–я неделя до конца. 198 дней осталось – уже мы в “единичке”, уже 1–я цифра – 1... Шесть с половиной месяцев осталось... Но вокруг такая же гнусь, мерзость, непереносимо пакостное отребье, как и все эти годы...

Не перестаешь удивляться, как умеет этот народец портить, поганить все. к чему прикоснется. Как царь Мидас все превращал в золото, эти – в дерьмо; даже картошку. Уж, казалось бы, чего проще – картошка? Но мало того, что она у них (а ею стали теперь кормить каждый день, да еще и в суп набивать) вся черная, полугнилая – на советских овощебазах другой никогда и не было; так еще и – чистили ее по ночам зэки, ходившие “в наряд”, а потом, видимо, нарезанную засушили. Нарезана она такими продолговатыми маленькими кусочками, в идеале 4–хгранными. Так вот – нет практически ни одного кусочка, у которого хоть на одной стороне (а то и на 2–х) не осталось бы кожуры! Т.е., можно было бы совсем ее не чистить: когда ее варят, мерзкий вкус оставшейся кожуры пропитывает насквозь всю картошку! Когда она холодная, остывшая в миске еще так–сяк (только выбрать черную гниль, прежде чем есть). Но когда из огромной кастрюли, вместе с водой (а в ней еще какое–то масло, по–моему), с паром, накладывают горячую – этой шкурой от нее несет так, что даже от одного запаха меня воротит, не говоря уж о том, чтобы это есть...

На улице опять потеплело; но вчера было днем солнце, а сегодня пасмурно. И все же – началось бабье лето?

P. S. Пока написал все это, начал уже переписывать – в “фойе” подрались 2 ублюдка, – дружок сигаретчика, шнырь – с нынешним ларьковским сучонком, командиром там всей охраны. Перед этим долго ругались в секции, сучонку за что–то угрожал, называя “гадом”, еще и самый злобный “козел”, убийца Маньки, а сучонок говорил громко, что кто–то (шнырь?) предлагал ему “мутить с героином”, чтобы заработать на этом шесть (или сколько там?) тысяч...

5.9.10. 9–01

...Безумное какое–то ощущение, смутное, как будто в дурном сне. И – ощущение потерянности, заброшенности своей, оторванности (и бессмысленности, конечно же, как всегда, – бессмысленности жизни...) – это, м.б., еще и потому, что вот уже 3–й день не могу позвонить домой...