Буревестники

— Артистка. Весьма легкомысленная особа. Мужа своего, он у неё офицер, командир миноносца, сделала посмешищем всего города… — и ревниво добавила: — А вам, я вижу, она приглянулась? Конечно, мужчинам такие всегда…

— Осторожно, здесь канава…

Они подходили к строящейся лютеранской кирхе, когда несколько выше, на улице Невельской, заработал беспроволочный телеграф Маркони. Исправляющий должность губернатора советник Смирнов отстукивал во все концы панические депеши.

Из телеграммы Николаю II.

«Всеподданнейше доношу Вашему величеству: 30 октября во Владивостоке произошли беспорядки с участием матросов, запасных нижних чинов армии, частью портовых рабочих… Базар, магазины, лавки, частные дома разбиты, город зажжён во многих местах, горит до сего времени. Уже выгорело до трети города. Войска принимают участие в усмирении, но ненадёжны. Много убитых и раненых. В настоящее время почти весь город во власти бунтовщиков… Железнодорожное движение приостановлено… Полиция разбита…»

5

Просыпаясь по пьяному делу, Рублев имел обыкновение смотреть в потолок и угадывать, где он находится. Чаще это был низкий и унылый потолок полицейского участка, иногда высокий и голубой – открытого неба… Сегодня, открыв глаза, Иван с недоумением нашёл над собой чистый, свежепобеленный, исполосованный солнцем потолок. Со стены на него печально смотрела пресвятая дева Мария, державшая на руках младенца со старческим лицом.

Иван услышал из глубины комнаты странные всхлипы, повел очами – у стола сидел Васятка, с шумом тянул чай из блюдца и с неодобрением косился на матроса. С минуту они молча смотрели друг на друга.

— Ты, что ли, Васятка? — спросил наконец Рублев.

— А то кто ж? — сердито отозвался парнишка. — А ты все не очухался?

— Слышь, а где это я?

— Знамо где: у меня в дому.

— Вот те квас! А как же это я тут образовался?

— Да ты чо? — удивился Васятка. — В сам деле ничего не помнишь или придуряешься?

— Ей-богу, не помню! — Иван помотал головой, и в ней тотчас всколыхнулась тупая свинцовая боль.

— И как мы с Анкой тебя в кювете подобрали? И как к себе на сопку тащили? И как дома раздевали, а ты все хотел идти бить какого-то поручика?..

— Раздевали? Вы меня раздевали? — переспросил матрос, с ужасом вспомнив убогое состояние своего бельишка.

— Я раздевал, — уточнил Васятка и безжалостно продолжил: — И как про любовь Анке говорил, не помнишь?

Иван побагровел.

— А она что?

— Смеялась с тебя, дурака, — и, вздохнув, заключил: — Наделали вы, матросы, делов!

— А что?

— А то, что весь город взбулгачили, а толку ни на грош…

— Ничего, — буркнул матрос, вставая с кровати. — Зато юшку пустили кой-кому, будут помнить…

— Вам тоже пустят, не беспокойся! Вон Починкина уже арестовали…

— Как арестовали?! — Рублёв застыл с надетой одной штаниной, уставившись на Васятку. — Откуда ты взял?

— Матрос знакомый с экипажу сказал. Ночью в казарме его взяли. Сейчас на «губе» сидит, там полно ваших…

— Стёпку-то за что? — воскликнул Иван. — Брали бы уж меня, я бузил… А он как раз ругал нас… Ну нет, шалишь! — он начал быстро одеваться.

— Куда ты?

— Стёпку выручать!

— Один, что ли, пойдешь?

— Зачем один? Братву свистну…

— Вся братва сейчас возле Успенского собора. Митинг там…

— Чего ж молчал до сих пор? Идёшь со мной? Тогда быстрей!

На углу Пушкинской и Светланской, возле белого собора, воткнувшего пять золотых луковиц в голубое небо, покачивалась тысячная толпа матросов, солдат, рабочих. Рублёв с Васяткой подошли как раз в то время, когда к собору подъехал пароконный экипаж, в котором сидели генералы Казбек и Алкалаев-Калагеоргий. На третьем, откидном, сиденье примостился адъютант коменданта – стройный красивый капитан, весь раззолоченный и хрустящий, словно конфета с рождественской елки. За экипажем на высоких сытых конях гарцевал генеральский конвой – дюжина чубатых молодцов в бескозырных фуражках.

В толпе кашляли, дымили махрой, переходили с места на место, вполголоса переговаривались.

— Всетки снизошли до нас их благородия, мать их…

— Ещё бы, жареный петух-то клюнул!..

— А охрана-то, гля, какие мордастые! Эти бунтовать не будут…

Между тем генералы – худой Казбек легко, а тучный Алкалаев накреня коляску – сошли на землю.

— Здорово, братцы! — с наигранной весёлостью обратился к матросам комендант.

— Здра… жла… — вразнобой ответило несколько голосов.

— По какому случаю собрались, или праздник какой?

Он улыбался одними губами.

— Какой там праздник! — хмуро ответили из толпы. — Не до жиру, быть бы живу…

— Отчего такое мрачное настроение? — комендант растягивал тонкогубый синий рот в непослушной улыбке, а на виске напряжённо билась злая жилка: «Прочистить и смазать! Прочистить и смазать!» — Вы же русские воины! Орлами должны смотреть! А вы… Может, претензии какие есть к командирам, ко мне?..

Матросская толпа, не привыкшая разговаривать с генералами тет-а-тет и потому угрюмо молчавшая, услышав знакомое слово «претензия», словно взорвалась криками:

— Будешь орлом, когда живот к спине присох!..

— Кормят хуже собак!..

— Офицеры и кондуктора изгаляются!..

— Пообносились хуже нищих!..

— Запасных не увольняют!..