Буря

Два часа мы с ним не вставали с кресел. Дмитрий Николаевич с хладнокровием хирурга заставил меня препарировать мои же снимки и объяснять, почему они плохие. Из Дворца культуры я вышла с осознанием своей ничтожности, но при этом странным образом вдохновленная на творчество.

По дороге домой мне тогда встретился Петя. Он гулял со своими друзьями. Я увидела и Марка, и Катю, и Свету. Кивнула им издалека, а Петя вдруг что-то сказал друзьям и догнал меня.

– Вера! Куда ты?

Удивленная вопросом и тем, что он вообще подошел ко мне, я не сразу ответила:

– Домой. В сторону школы. Я там рядом…

– Не против, если я с тобой?

– Не против.

Мы шли в неловком молчании первые несколько минут. Я никак не могла понять, оставил ли Петя друзей, чтобы проводить меня, или ему просто действительно нужно было в ту же сторону, что и мне.

– Какие экзамены ты будешь сдавать? – наконец нашелся он.

Я ему нехотя ответила. Эта тема для разговора уже сидела у меня в печенках.

– А ты?

Петю тема будущего увлекала гораздо больше. И, впечатленная его искренним вдохновением жизнью, возможностями и неизведанными гранями судьбы, я на секунду ощутила, как мир перестал быть фильмом ужасов и обрел цветокор романтической комедии. Я подняла глаза на Петю. Увлекшись разговором, он смотрел перед собой и чуть вверх. Его строгий профиль светлел на фоне затянутого ноябрьского неба. А глаза… Какие прекрасные, какие светлые!

– В общем, хочется строить самолеты, надеюсь, удастся, – закончил он.

– Вау, Петь, это очень круто.

– А ты чем хотела бы заниматься?

Я пожала плечами:

– Не знаю.

– Ну, ты же на физмате учишься. Чем-то техническим?

Я снова пожала плечами, чувствуя себя полной дурой. Петя не стал меня мучить дальше.

– Ты любишь осень? – спросила я.

– Да не знаю. Мне как-то все равно. Летом круто, конечно, но так, в принципе, мне и осенью, и зимой комфортно. А тебе осень нравится?

– Нет, я мерзлячка. Я вообще мечтаю на юге жить.

Разговор стал оживленнее и легче. Мы поговорили о любимых фильмах, сериалах, обсудили МихНиха, посмеялись над другими преподавателями и рассказали друг другу, куда мечтаем поехать. Я так расслабилась, что сказала:

– Знаешь, какой я вижу свою идеальную жизнь?

– Какой?

– Без страха. То есть страх есть, но он внешний, с ним можно сразиться. Он как дракон. Его видно, и по нему легко бить.

– А сейчас у тебя как?

Я задумалась, не зная, насколько откровенной можно быть с ним. Но все-таки решилась сказать правду:

– Дракон у меня в голове. И я будто в темнице, из которой никак не могу выбраться.

Петя молчал, наверно не зная, как поддержать меня, а мне стало так неловко из-за того, что испортила веселье, что я сразу же начала болтать о пустяках, и так до самого дома.

– Вот мой подъезд… – сказала я.

Мы остановились.

– Слушай, Вер, – начал Петя серьезно, – если хочешь поговорить о чем-то, то я всегда готов. Я имею в виду твоего дракона. Если я смогу как-то поддержать тебя…

– Спасибо, – улыбнулась я.

Мне очень хотелось, чтобы Петя остался со мной подольше. Но все-таки ему было нечего больше сказать, и он нехотя попрощался.

9

На сосновых ветках, мягко, повторяя их изгибы, лежал снег. Кругом белым-бело – сугробы!

– Прислушайся, Вер!.. – сказал румяный папа, остановившись, дожидаясь меня. – Тишина какая, слышишь!

Я замерла. И правда – лесная тишина особенная, чуткая. Такую никак не повторить.

– Ну, давай, кто быстрее с горы!

– Ну па-а-ап…

– Давай, давай! Соревновательного и боевого духа в тебе нет – вот в чем твоя беда.

Надувшись, я подъехала на лыжах к отцу. Он уже занимал специальную позицию для спуска. На нем был легкий синий костюм и смешная шапка с помпошкой. Меня всегда поражало, как ему не холодно. Но это я на лыжах едва стою, а он проезжает десять километров коньком за полчаса.

Папа прав, не люблю я соревнования. В них должен на полную включаться азарт, интерес, а я только и могу думать, что о безопасности, и никогда не побеждаю отца в спуске на скорость, потому что сознательно торможу, ярко представляя, как больно будет упасть.

Когда я спустилась, папа уже снял лыжи у подножия горы и достал из рюкзака термос.

– Ну, теперь чаек! Посмотрим, какие там нам мама пирожки положила.

Вдруг, наблюдая за еще молодым, румяным и здоровым папой, рядом с которым лежат лыжи, я почувствовала, что такое мгновение нельзя упускать в небытие и схватилась за «Смену». Она почти всегда была со мной в сумке или висела в чехле на шее, если руки были заняты, как сегодня. Услышав щелчок затвора, папа обернулся.

– Что ты все фотографируешь и фотографируешь, Вер?

– Не знаю. Жизнь. Сейчас вот тебя сфоткала.

– На, иди, ешь пирожки с мясом. Чай с мятой мама заварила вкусный.

Я жевала пирожок, запивая его чаем, и, задрав голову, смотрела на сосны, через которые просвечивало небо. У меня ушел год, чтобы после операции вернуть в рацион все, что люблю. Но ела я по-прежнему с опаской и старалась не увлекаться вредной едой.

– Что ты там хоть делаешь на своем фотокружке каждую субботу? – вдруг спросил папа. – А то ведь не рассказываешь ничего.