Буря слов

…Промозглая сырость, проникающая в самую сердцевину костей. Древняя, в махрах плесени, каменная кладка в переулке. Крепкий запах мертвечины, исходящий от стройной, словно фарфоровая балерина, фигурки, что лежит прямо в грязи: истерзанная, бездыханная, в подтёках засохшей крови… Бесполезный уже кол, стиснутый в дрожащей ладони…

И алая, будто сургуч, буква, небрежно начертанная на мёртвой, белеющей сквозь разорванный лиф, груди.

«А».

Аббат.

– Нет. Это не святой отец, – вернувшись в реальность, с расстановкой ответила Вайолет.

…Потому что святые отцы не убивают девушек… Не вырезают семьи до последнего кричащего младенца… И не дерутся, как сотня сбежавших из Ада демонов…

– Это вампир? – выдохнул Том столь тихо, что едва шевельнулись губы.

– Да. Самый ужасный из всех.

В глазах Тома появился блеск – лихорадочный, знакомый. Всегда вспыхивающий в глубине его зрачков, стоило Вайолет начать рассказывать о своей работе. Брат впитывал информацию с немыслимой жадностью и, затаив дыхание, слушал недетские, леденящие кровь истории. Живо интересовался методами истребления, о которых, не в силах противиться уговорам, ему рассказывала сестра.

Вайолет знала, что скрывается за такой жаждой знаний. Это была жгучая, страстная мечта подростка стать Охотником, помноженная на горькое осознание невозможности этой мечты. Её Том был слаб здоровьем и хрупок. Он совершенно не годился в Ученики – мастер Крейг давным-давно сообщил ей это. Впрочем, это не печалило Вайолет, которой и без того хватало забот. Брат – любимый, единственный – должен был оставаться в безопасности. Не надо ему вступать в закрытый Клуб Охотников. Вайолет работала за двоих, проводя вне дома большую часть времени; тратила почти все деньги на лекарства для брата и делала всё, что было в её силах, чтобы поддерживать в нём жизнь.

– Аббат держит всех лондонских вампиров под своей пятой, – мрачно продолжила Вайолет. – И всякий раз оставляет у жертвы отметину – букву «А», похожую на пятиконечную звезду. Он сильный и древний, как Стоунхендж. И он… – рука девушки непроизвольно сжалась в кулак, ногти с острой болью вошли в кожу, – …совершенно не боится ни осины… Ни святой воды… Ни серебра.

Глаза Тома – бледные, чуть навыкате, как у глубоководной рыбы, – стали совсем огромными.

– Значит, он… Будет жить вечно?.. – сглотнув вязкую слюну, прохрипел мальчик и натужно закашлялся.

С его лица вдруг сошла последняя краска. Вайолет поспешно притянула брата к себе, крепко обняла, успокаивающе зашептала:

– Нет, малыш, конечно, нет. Мы уничтожим его. Мы их всех уничтожим.

Спина Тома напряглась под её рукой, прерывистое, тревожное дыхание коснулось неприкрытой волосами шеи, и сердце Вайолет защемило от внезапной нежности.

«Не волнуйся, братишка… Мы найдём способ… И отомстим за всех… И за убитых Аббатом… И за Либби… Да. За Либби…»

Золотой луч, пронизывающий комнату, побледнел. Исчез. Вайолет покрепче прижала к себе Тома, закрыла усталые глаза – и почти сразу провалилась в бархатно-синюю темноту.

***

Три месяца спустя

На столе из эбенового дерева стояла отрубленная голова. Лицо, что в бытность свою живым поражало надменностью черт, теперь было воплощением застывшего ужаса. Прежде прямой, породистый нос казался горбатым, кривым, как сломанная, открывшая махры мякоти, веточка. Усы, которые помнились джентельменски-холёными, волосинка к волосинке, слиплись, точно шкура помойной крысы, а в приоткрытой щели разбитого в кровь рта доисторической костью виднелись красновато-бурые зубы.

Пробор причёски также перестал быть идеальным. Точнее, пробора не было. Как и самой причёски… Да и верхушки черепа вообще. Сейчас там алела густая, багрово-серая масса, куда время от времени опускались то губы, то коготь, загнутый рыболовным крючком…

Голова являла собой кубок, до предела наполненный кровавым пуншем. Сутки назад её звали Джонатан Смит.

«Да. Напыщенный Мастер Смит, чёртов сноб, забери демоны его душу», – злорадно додумал Эдмунд, перешагивая, наконец, порог. Сладковатый дым, что, крутясь, поднимался от опиумных курильниц на полу, мигом втянулся в ноздри. Тёмный плащ распахнулся от резкого движения, на секунду показав костюм бледно-жёлтого, как умирающая канарейка, цвета, и в тенях зала тут же вспыхнули красные глаза-огоньки.