Буря Жнеца

Ужасная истина всячески старалась скрыть себя от Нимандера Голита и его спутников. Отрубленные головы на палубе, около главной мачты, заботливо укрыты брезентом. Зачем стимулировать истерию? Если живые Тисте Анди увидят лица своих родичей… Разве они все не с Плавучего Авалю? О да, именно оттуда. Дяди, отцы, матери. О, какая мрачная игра слов – они действительно были главами семейств, головами, снесенными с плеч слишком рано – их потомки не успели вырасти, обрести опыт, научиться жить в этом мире. Снесенные с плеч, ха-ха. Смерть – это понятное дело. Умирание – понятное дело. Но есть и другие возможности – теперь это тоже стало понятным, не нужно никакой особой мудрости. Эти головы не умерли, не почернели и не сгнили. Головы не потеряли лиц, не стали бесплотными черепами, по которым с трудом можно догадаться, кому принадлежат те или иные останки. Нет, глаза все еще моргают – словно память подсказывает им, что глаза должны иногда моргать; уста шевелятся, продолжая прерванные беседы, сплетни и родительские нравоучения, хотя ни одному слову не дано покинуть гортани.

Но истерия – слишком простое слово. Юный разум может оказаться в разных местах. Его могут осаждать крики ужаса, бесконечные взрывы страха – снова и снова, прилив без отлива. Или разум может стать тихим, присоединяясь к наихудшему виду молчания – молчанию разинутых ртов, спертого дыхания, выпученных глаз, вздувшихся вен. Никогда им не вздохнуть снова, не наполнить легкие живительным воздухом… Это истерия тонущего. Тонущего в собственном ужасе. Истерия пускающего слюни ребенка.

Некоторые тайны невыносимы. Одни из таких – тайна проклятого корабля. Им с раннего детства хорошо знакомы обводы «Силанды». Корабля, унесшего родителей в патетическое плавание на поиски того, кого каждый из обитателей Авалю зовет Отцом. Аномандера Рейка. Аномандера Серебряной Гривы, Аномандера Драконьего Глаза. Увы, им не удалось его отыскать; не удалось возгласить жалобы, задать наболевшие вопросы, уставить пальцы в обвинении, осуждении, проклятии. Да, да, именно этого они и хотели!

Так сожмите весла, храбрые родители. Впереди еще одно море. Видите берег? Конечно же, нет. Вы видите только солнечный свет, просачивающийся сквозь плотную парусину, вы мысленно ощущаете боль в телах, напряжение рук – вперед и назад, вперед и назад при каждом гребке. Вы чуете, как кровь поднимается в чаши обрубленных шей, словно в золотые кубки – для того лишь, чтобы снова вернуться вниз. Гребите, проклятые! Гребите к берегу!

«Да, к берегу. К другой стороне океана. Но этот океан бесконечен, милые предки.

Гребите же! Гребите!»

Он мог бы захихикать – но слишком опасно прерывать тишину истерии, за долгие дни ставшую теплой, словно материнские объятия. Лучше держаться, отгонять мысли, все мысли, все мысли о «Силанде».

Это легче делать на суше, в гостинице, в комнате.

Но завтра они поднимают паруса. Снова. На корабли, к живительному ветру и плещущей волне!

Вот почему Нимандер Голит проснулся посреди ужасной ночи мстительного ливня. Он знает Фаэд. Он знает, куда могут позвать ее пятна истерии. Сейчас, среди бесконечного полночного звона.

Она может совершенно неслышно встать с кровати, босиком прокрасться к двери. «Милая сестрица, милая дочка, милая мать и тетя, племянница, внучка… милая родственница, кровь от моей крови, слюна от моей слюны, желчь от моей желчи. Я слышу тебя.

Ибо я понимаю твой разум, Фаэд. Знаю беспрестанные взрывы души – да, я вижу оскаленные зубы, грязное пятно намерений. Ты воображаешь себя невидимкой, не ожидаешь свидетелей – и потому ты решилась обнажить свое эго. Ты вышла в серый сумрак, столь поэтически повторяемый блеском ножа в темной руке.