Буря Жнеца

К двери, дражайшая Фаэд. Подними засов, выскользни в коридор. Ноги скользят, дождь колотит по крыше, грязные слезы стекают по стенам. Достаточно холодно, чтобы видеть и твое дыхание: напоминание, что ты не только жива, но и сексуально возбуждена, что ты вышла в поход ради сладчайшего разрешения накопившихся тайн и противоречий… пальчики играют ножом, а в гавани на пляшущем корабле глаза вперились в непроницаемый, покрытый водяной пленкой брезент…»

Да, ее беспокоит Вифал. Он может проснуться. Сразу или вскоре. Может учуять кровь, кислую вонь железа, смерть, скачущую на перерезанном горле Сендалат Друкорлат. Может увидеть то, чем является Фаэд, ее истину – а ее истину не позволено видеть никому, просто потому что не позволено! Придется убить и его тоже.

Гадюки жалят много раз.

К двери, к последней преграде – гребите, дурни – берег уже близко! – на которой, конечно, нет замка. Что тут запирать? Разве что одну злобную девчонку, мать которой пялится мертвыми глазами в черный брезент. Девчонку, которая – одна из всех – пошла и подняла брезент. Поглядела в глаза матери.

«Мы втянуты в паломничество. Потому что жить – означает охотиться за эхом. Эхом чего? Никто не ведает. Но паломничество начато – о да, начато, и каждый миг мы ловим отзвуки, эхо – тихий шепот – треск весел, шлепанье волн, стук кулаков прибоя о корпус корабля – а над всем этим клокотанье крови, подступающей к горлам и с бульканьем уходящей обратно. Мы слышим эхо команд надсмотрщика: «Гребите! Гребите к берегу! Гребите, если хотите жить!»

Он вспомнил ту историю, что вспоминал очень часто и будет еще не раз вспоминать. Старик в одинокой рыбацкой лодке. Гребущий прямо к ледяным горам. О, как он любит эту историю! Бессмысленная храбрость, безумная магия – его трясло, когда он воображал себя эту сцену, чудесную, совершенно бессмысленную сцену. «Старик, что ты такое задумал? Старик – там лед!»

Внутри – тень среди теней, сумрак среди сумрака, зубы сжаты, а нож тускло блестит, ловит отблески дождевых капель за ячейками оконного стекла. Ее затрясло, она согнулась – внезапно заболел живот, дыхание прервалось, голова закружилась -«о, Фаэд, не закричи! Ни звука…»

Они сдвинули койки – сегодня ночью мужлан и его сучка ерзали друг по дружке склизкими чреслами. Как мило. Она подошла ближе, поводила глазами, отыскивая Сендалат – слева, ближе к ней. Очень удобно.

Фаэд вскинула нож.

В ее уме мелькали сцены, скорбные списки равнодушных поступков старухи, каждый из которых унижал Фаэд, почти что обнажал тщательно таимые страхи – никто не смеет делать так, никто не смеет смеяться над ней! В глазах старухи все время плескался смех, иногда вырываясь наружу. Все эти обиды… да, пришло время расплатиться. Сразу, одним ударом ножа.

Она подняла нож еще выше, перевела дыхание…

И опустила.

Рука Нимандера метнулась, хватая ее запястье, сжимая все сильнее – она развернулась, оскалилась, глаза сверкнули яростью и ужасом. Ее рука – тонкая, похожая на костлявую змею – извивались и дергалась, пытаясь развернуть клинок против Нимандера. Он дернул – кость сломалась с мерзким скрежетом и хрустом.

Нож звякнул о деревянный пол.

Нимандер навалился, всей тяжестью тела вдавив Фаэд в пол около кроватей. Она попыталась выцарапать ему глаза. Анди выпустил сломанное запястье и схватился за другое. Оно немедленно хрустнуло.

Фаэд не закричала. Как ни странно, он не издавала ни звука – только хрипло дышала.

Нимандер прижал ее коленом и сомкнул руки на горле. Начал душить.

«Довольно, Фаэд. Я поступлю так, как поступил бы Аномандер Рейк. Или Сильхас Руин. Как сама Сендалат, проснись она. Я сделаю это, потому что знаю тебя – вот сейчас вижу в выпученных глазах, в которые словно перетекло все твое сознание – я вижу истину о тебе.

Вижу твою пустоту.