Буридан

В тот момент, когда Мариньи въезжал на улицу Сен-Мартен, где находился его особняк, ему доложили, что за ним, на незначительном расстоянии, следует отряд лучников численностью примерно в шестьдесят голов.

Смеркалось.

Мариньи обернулся и, приподнявшись в седле, бросил в даль пронизывающий взгляд.

На какое-то мгновение лицо зарделось, словно он понял, чего от него хотят эти вооруженные люди, надвигающиеся расплывчатой и мрачной массой.

Но если он и понял, то, возможно, ужасные мысли, промелькнувшие в голове, сломили в нем ту ожесточенную энергию, что внушала восхищение и страх его современникам.

Он устало повел плечами и спешился перед домом, приказав оставить подъемный мост опущенным.

— Монсеньор. — произнес рядом с ним чей-то голос.

— Что тебе от меня нужно, Тристан? — мягко вопросил Мариньи.

Тристан был доверенным слугой первого министра, чем-то вроде его советника. Он был глубоко предан хозяину.

— Монсеньор, — повторил Тристан, — не следует ли протрубить в рог, чтобы созвать сюда всех наших людей для защиты особняка?

— Ты думаешь, особняк будет атакован?

— Даже не знаю, что и думать, но те люди, которые следовали за нами, мне совсем не понравились. Почему, монсеньор, почему король отказал вам в аудиенции? Прежде он вас так никогда не оскорблял.

— Вероятно, был занят, — сказал Мариньи с улыбкой на бледных губах.

— Почему же тогда, монсеньор, за нами следует вооруженный до зубов отряд, и почему… О! Смотрите!.. Почему он останавливается перед домом?

— Тристан, — промолвил Мариньи голосом, который не допускал никаких возражений, — ступай встречай гостей, коих нам посылает король, и если им нужен я, проводи их в оружейную комнату.

Слуга глубоко поклонился и бросился к подъемному мосту, где Жан де Преси приказывал одному из своих герольдов трубить в рог.

Тем временем Ангерран де Мариньи медленно поднимался в просторный и пышный парадный зал, где, присев у стола, он обхватил голову руками и прошептал:

— У меня нет больше дочери!

Машинально он положил на этот стол свиток пергамента, который передал ему раненый, встретившийся на улице Каретников.

— Монсеньор, — выдохнул Тристан, вбегая в комнату, — здесь великий прево, мессир Жан де Преси.

— Что ж, — проговорил Мариньи, распрямляясь, — пусть войдет!

— Монсеньор, еще не поздно!.. Подземный ход свободен, я задержу этих людей, пока вы бежите.

— Ты сошел с ума, Тристан, и твоя преданность слепа. Да будет тебе известно, Мариньи может быть арестован и осужден, если найдутся в Париже судьи, способные смотреть мне прямо в глаза, Мариньи может умереть, если найдется палач, способный занести надо мной топор, но бежать Мариньи не может, и никто в мире никогда не сможет сказать, что видел, как Мариньи отступал. Ступай же и окажи самый лучший прием этому Жану де Преси, столько раз приезжавшему сюда просить о том или ином одолжении.

И Ангерран де Мариньи, пожав плечами, направился к своему трону, стоявшему в глубине зала.

В этот момент взгляд Тристана упал на свиток пергамента. Он подобрал его так же машинально, как Мариньи бросил его на стол.

Тристан взял и унес этот свиток не потому, что придавал ему какое-то значение, но по обычной застарелой привычке класть бумаги хозяина в надежное место.

Через несколько мгновений в зал, сопровождаемый двумя герольдами, вошел прево. Жандармы, так и не спешившиеся, остались во дворе дома, как и Валуа.

Весь дрожа, Жан де Преси подошел к грозному министру, на лице которого сейчас застыло спокойное и суровое выражение.

— Монсеньор, — сказал прево с глубоким поклоном, — я только что из Лувра. Король, который не смог вас принять, приказал мне съездить за вами и сказать, что он ждет вас сейчас же.

Губы Мариньи искривились в презрительной улыбке.

— С таким поручением, — проговорил он, — можно было отправить первого же попавшегося швейцарца. Для меня это высочайшая честь, что король, желая меня видеть, посылает за мной своего великого прево, и еще более высокая оттого, что великий прево, исполняя передо мной функции обычного слуги, приезжает в сопровождении шестидесяти жандармов.

— Монсеньор. — пролепетал прево, поочередно то краснея, то бледнея.

— Хорошо, — прервал его первый министр высокомерным тоном, — я пойду первым, вы следом!

В этот момент боковые двери большого оружейного зала распахнулись, и с двух сторон в комнату хлынула толпа вооруженных кинжалами и длинными палашами шевалье, которые выстроились вокруг Ангеррана де Мариньи. Жан де Преси сделался бледным как смерть, а у герольдов подкосились ноги.

— К бою! — закричали люди Мариньи. — Смерть лучникам! За Мариньи!

Первый министр поднял руку, и шум утих.

— Я хочу, чтобы здесь уважали посланников короля! — прокричал он громким голосом. — Хочу, чтобы каждый вернулся в свой дом или отряд!

Ужасная тишина опустилась на это собрание. Тогда Мариньи добавил уже более мягким голосом:

— Остальное касается лишь короля, Господа Бога и меня!

И он направился к двери; следом семенили скорее мертвые, чем живые прево и двое герольдов.

Во дворе дома Мариньи вскочил на коня и поскакал к подъемному мосту.