Буридан

— Впрочем, к чему все это? — бормотал он себе под нос. — Монсеньор де Мариньи приговорен заранее, и даже если бы в его доме обнаружили доказательства того, что он состоял в заговоре против короля, его положение от того уже б не ухудшилось, так как он имеет дело с ненасытными волками, которых устроит любой предлог, которые, в случае чего, загрызут его и вовсе без предлога.

Рассуждая так, он начал читать.

Воспоминания, написанные Мабель в то время, когда она готовила свою месть против Маргариты Бургундской, содержали листов десять.

Сперва Тристан прочел эти листы с безразличием, потом — с любопытством, которое, по мере прочтения, лишь возрастало, затем, наконец, уже со страстным интересом. Когда он перечитал эти листки в третий раз, словно не веря своим глазам, лицо его осветилось лучиком надежды, и он прошептал:

— Вот в чем может скрываться его спасение.

Первой мыслью Тристана было отправиться в Лувр и просить о встрече с королем, но хорошенько подумав, он пришел к выводу, что не успеет пройти по улице и десяти шагов, как его арестуют, и даже если ему и удастся попасть в Лувр, нет никаких шансов, что ему удастся пробиться к королю, и, наконец, даже если он достигнет своей цели, передаст эти документы Людовику Сварливому, то лишь погубит Маргариту, но так и не спасет Мариньи.

Тогда Тристан сказал себе, что если и есть в мире человек, способный спасти первого министра, то это — сама королева.

— Да, — пробормотал он, — раз уж эти бумаги говорят о том, что Миртиль приходится дочерью Маргарите и Ангеррану де Мариньи, раз уж они свидетельствуют о низости и бесчестии королевы Франции, раз уж в них имеются доказательства того, что Нельская башня была средоточием чудовищных оргий, нет никаких сомнений, что, вооруженный этим свитком, я смогу вынудить Маргариту Бургундскую освободить моего хозяина и спасти ему жизнь, а возможно, и политическую карьеру. Но как говорить с королевой? Разве не очевидно, что, если мне удастся попасть к ней, сразу же после нашего разговора она прикажет бросить меня в какую-нибудь глубокую темницу, откуда больше уже никто не услышит мой голос? Кто же сможет внушить Маргарите необходимый страх? Кто столь силен, отважен, окружен товарищами по оружию, готовыми рискнуть головой в подобном предприятии? Кто, если не тот, кого так ненавидел Ангерран де Мариньи, но кто любит дочь Мариньи настолько, что желает любой ценой оградить ее от той боли, которую она испытала бы при виде своего восходящего на эшафот отца? Кто, наконец, если не Буридан?

Как только в нем созрело решение отправиться на поиски Буридана, верный слуга мало-помалу успокоился, так как освобождение хозяина представлялось ему теперь лишь вопросом времени.

Весь день Тристан прокручивал в голове всевозможные варианты развития событий, а с наступлением сумерек направился ко Двору чудес, ни секунды не сомневаясь в том, что найдет там Буридана, так как по соглашению с королем Двор чудес сохранил за собой привилегию предоставлять укрывшимся в нем приговоренным столь желанное убежище, тем более что после того, как Людовик Сварливый приказал окружить королевство Арго, выйти оттуда не представлялось возможным.

Действительно, по мере того как Тристан приближался ко Двору чудес, постов лучников вокруг становилось все больше и больше. Как он прошел через эти посты, он и сам потом не мог вспомнить.

Как бы то ни было, часов в одиннадцать вечера он оказался между двумя бродягами, которые, схватив его за шиворот, поинтересовались — не без тумаков и ругательств, конечно, — какого черта он бродит в такой близи от Двора чудес.

— Господа, — только и промолвил Тристан, — я пришел сюда для того, чтобы поговорить с вашим командиром, знаменитым капитаном Буриданом.

IX. ГЛАВА, КОТОРАЯ ЯВЛЯЕТСЯ ПРОДОЛЖЕНИЕМ ПРЕДЫДУЩЕЙ

Тот день, о котором идет речь, выдался ужасным для Буридана. Неудача, которую он потерпел в Тампле, нанесла сокрушительный удар по его рассудку, временами слишко остро реагирующему как на радости, так и на невзгоды. Черт возьми! Он не только не сумел вызволить Филиппа из рук Валуа, но еще и потерял в этой суматохе Готье!

Ему нравились мягкость и поэтическая меланхолия Филиппа. Нравились ему и беспечность, залихватская удаль Готье. Сколько раз с первым он долгие часы проводил за разговорами, где каждый из них строил собственные планы на будущее, планы, которые в двадцать лет есть не что иное, как мечты о сильном чувстве, любви, которую предстоит обресть однажды и навсегда! А уж сколько раз со вторым он весело осушал бутылочку-другую в каком-нибудь кабачке!.. В Филиппе он всегда находил душу верную и преданную, надежного друга, который не утомляет нас своими советами, смеется вместе с нами, когда нам весело, и плачет, когда грустно; в Готье — надежного и беззаботного товарища, превосходного фехтовальщика, который выступал в качестве секунданта во всех его дуэлях.