Буридан

И ужасная старуха, снедаемая этими мрачными мыслями, удалилась, мелко семеня и тайно ухмыляясь.

Тем временем Симон Маленгр стоял за портьерой совершенно ошеломленный.

Движимый скорее инстинктом самосохранения, нежели здравым смыслом, он осторожно прикрыл дверь и на цыпочках отступил к небольшой клетушке, куда, как он знал, никто никогда не захаживал, никто, кроме него.

Там, тотчас же почувствовав себя в безопасности, он тяжело рухнул на табурет, так как у него буквально подкосились колени, и, растерянный, вспотевший, роняющий жгучие слезы, которые смешивались с каплями пота, он обхватил голову руками и принялся стонать:

— Мерзавка!.. О! Гнусная мерзавка!

Тем не менее после приступа жуткого отчаяния Симон мало-помалу взял себя в руки и начал обдумывать ситуацию, призвав на помощь все свое хладнокровие и хитрость, дабы прикинуть возможные меры, которые помогли бы ему выпутаться из этой передряги.

Постепенно он успокоился, вероятно, придумал какую-то ловкую комбинацию. На его тонких бескровных губах заиграло некое подобие улыбки.

Столь же безмятежный, сколь прежде был испуганным, столь же решительный, сколь был подавленным, Маленгр тщательно обмозговал все варианты, дабы не оказаться захваченным врасплох на тот случай, если его вдруг загонят в угол.

После того, как меры предосторожности были приняты, он соорудил себе в уголке нечто вроде ложа и сладострастно разлегся на нем, пробормотав:

— Как же я устал. Сейчас поспим. А уж завтра — посмотрим. Ну, моя милая Жийона, держитесь! Меня пока что еще не освежевали. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

XVI. ГЕНИЙ СИМОНА МАЛЕНГРА

На следующее утро Симон, столь спокойный, столь безмятежный, словно ему ничто и не угрожало, уже сам вошел в комнату графа де Валуа с преисполненной совершенной невинности уверенностью и тем душевным покоем, какой, как утверждают, бывает у людей с безукоризненной совестью.

Следует сказать, что Симон не просто вошел в эту комнату, — он в нее ворвался со всеми внешними признаками человека, который принес с нетерпением ожидаемую новость.

Хитрец прекрасно заметил тот яростный жест, который граф был не в силах сдержать, как и тот грозный вид, с которым Валуа поспешно сделал два шага навстречу слуге, открыв уже рот, чтобы сокрушить того, объявив, что ему известно о предательстве Симона.

Играя свою роль с безупречной ловкостью, Маленгр сделал вид, что забыл о правилах этикета, которые запрещали ему говорить со своим сеньором и хозяином без полученного на то разрешения, и ловко прерывая речь графа, воскликнул с самой очевидной радостью:

— Победа, монсеньор, победа. У меня для вас замечательная новость!

Как и все персоны, которые живут в темных интригах, граф де Валуа, сколь высоко он ни стоял над этим жалким слугой, немедленно убедил себя, что, возможно, будет небесполезно сначала узнать эту столь триумфально принесенную замечательную новость.

Для этого нужно было позволить этому человеку высказаться, не пугая его и, как следствие, скрыв свою озлобленность.

Проникнувшись такой мыслью, Валуа тотчас же подавил свои первые эмоции и, вместо того чтобы сокрушить виновного, как он и намеревался, довольствовался тем, что явил недовольное лицо хозяина, раздраженного нарушением служебных обязанностей.

Итак, напустив на себя разгневанный вид, он промолвил:

— Да как, мерзавец, ты позволяешь себе входить к своему сеньору и хозяину?

Симон смиренно поклонился, тогда как в его лукавых глазах блеснул и тут же погас, словно вспышка, победоносный огонек.

— Простите мне, монсеньор, это несоблюдение этикета, но я так обрадовался, что могу наконец принести хозяину долгожданную новость, что просто забыл.

— Ладно, — сказал граф, которому неистовым усилием воли удалось таки немного смягчить свой тон, — ладно, говори, только помни, что если твоя новость окажется не такой хорошей, как ты утверждаешь, ты будешь высечен кнутом и получишь то обращение, которого заслуживаешь.

Очень просто и с самым уважительным видом, Симон отвечал:

— Монсеньор сам решит, как быть. Мне известно, где сейчас находится та юная особа, которую монсеньор соизволил удостоить своим вниманием, иначе говоря, эта Миртиль.

Симон замер в ожидании, поглядывая украдкой на своего хозяина, и тем не менее не выпуская его из виду.

Граф, как это происходило всякий раз, когда в его присутствии произносили имя Миртиль, слегка смутился и начал поочередно то краснеть, то бледнеть.

— Ха-ха! — проговорил он, пристально глядя на изворотливого слугу. — Новость действительно хорошая. И где же она, эта мадемуазель, сейчас находится?

Ничуть не смутившись, уверенно выдержав пронзающий насквозь взгляд хозяина, Симон отвечал:

— Рядом со своим женихом, мессиром Буриданом.

При слове «женихом», которое Симон произнес совершенно сознательно, Валуа в неистовстве сжал кулаки и не без огромного усилия сдержал подступивший крик ярости.