Буридан

И взгляд ее выпученных глаз уставился на эти занавески, словно через плотную ткань королева все еще могла видеть вдали эту тревожащую ее сны проклятую башню, башню, наполненную призраками, башню, воскрешающую в ее памяти оргии и убийства.

В тот день, когда король вернулся после ужасного для него посещения Тампля, Маргарита Бургундская выглядела умиротворенной.

Полулежа на неком подобии канапе, она разговаривала с Жуаной столь мягко и спокойно, как никогда прежде не говорила.

— Как думаешь, меня долго продержат здесь пленницей?..

— О нет, госпожа! — отвечала Жуана. — Не думаю, что долго. В конце концов, вы ведь королева.

— Это правда, я — королева, но также и жена, виновная в, адюльтере, как они говорят, — добавила Маргарита, пожимая плечами. — Словно эти страсти, которые вложила в меня природа, являются моим преступлением, словно любовь — это прегрешение, которое требует искупления! Полно! Раз уж герцогу Бургундскому вздумалось выдать меня за сына Филиппа Красивого, это что же, я должна была отказаться от всего того, что и составляло мою жизнь? Разве я не любила его так же, как и тех, других? Разве не расточала ему свои поцелуи? Разве я не достаточно любила его для того, чтобы скрывать то отвращение, которое иногда он внушал мне? То было не лицемерие, то была жалость. Он должен быть мне признательным, ан нет: приказал держать меня в заточении.

Так рассуждала Маргарита, открыто противопоставляя закон природы законам общества.

Она рассуждала по-животному, как львица.

— Как думаешь, что он со мной сделает?.. Осмелится возбудить процесс и вынести мне приговор?

— Это невозможно, госпожа, — искренне отвечала Жуана, так как королева казалась ей существом исключительным, стоящим гораздо выше всего прочего человечества. — Невозможно. Полагаю, король выделит вам надежный эскорт, чтобы сопроводить вас в Бургундию.

— Да, — прошептала задумчивая Маргарита. — Расторжение брака — это лучшее, на что я теперь могу надеяться. Ох! Я бы отдала пять лет своей жизни, чтобы узнать, что думает король.

В этот момент в соседней комнате раздался шум ударяющегося друг о друга оружия, и чей-то голос прокричал:

— Дорогу королю!..

Дверь открылась. Появился Людовик Сварливый. Маргарита резко вскочила на ноги и, опустив голову, вся затрепетав, придала лицу соответствующее моменту выражение с теми быстротой и знанием дела, какие делали из нее безоговорочную госпожу этого молодого человека.

Людовик сделал жест: Жуана вышла. Он сам закрыл за ней дверь. Затем подошел к королеве, остановился в двух шагах от нее и тихо проговорил:

— Вот и я, Маргарита. Посмотри на меня.

Королева вздрогнула. Эта мягкость в человеке столь неистовом, этот голос, в котором она ожидала услышать крики и проклятия и который прозвучал таким разбитым, словно далеким, — это произвело на нее выражение странного изумления.

Неужто так говорил с ней Людовик Сварливый, Людовик Неистовый, Людовик Неумолимый?

Она медленно подняла голову и тогда увидела своего мужа.

И она содрогнулась. Она забыла, что ей нужно играть определенную роль, чтобы спасти свою свободу, быть может, свою голову. Она забыла, что этот человек явился сюда как судья. Невыразимое удивление охватило ее душу. Удивление, жалость, глубочайшая жалость — да, но также и некая горделивая надменность. Никогда еще она не видела, чтобы лицо мужчины несло на себе такие следы страданий, — даже бледная физиономия Филиппа д'Онэ, обожавшего королеву страстью столь чистой, всегда выглядела куда менее изможденной. И про себя она прошептала:

— Как же он меня любил!..

Людовик едва заметно покачал головой.

— Я изменился, не так ли? — промолвил он с бесконечно печальной улыбкой.

Она не ответила. Она смотрела на него с отчаянным удивлением, и нечто неслыханное, ужасное, необычное, невероятное происходило в этом подверженном внезапным переменам настроения сердце, она шептала себе:

— Как бы любила его я, если бы.

Вдруг она задрожала, и этот странный феномен завершился неожиданным озарением:

— Господь небесный!.. Неужели я начинаю влюбляться в него теперь?.. Теперь!..

Пораженная, ошарашенная этой мыслью, она пожала плечами, отмахнувшись со всем неистовством своей души от того, что обволакивало ее с той ужасной, пугающей иронией, коей прикрывает свои ловушки природа.

Любить!.. Она начинала любить!..

О! Любить любовью чистой, целомудренной, любовью девственницы, любовью, которая уже раз так сильно освежала ее пылкое сердце, меняя ее сущность!

Любить этого молодого человека, которым она пренебрегала, над которым насмехалась, которого убила!

Любить! Да! Именно из-за этого она и начинала его любить!

Потому что она видела смерть на лице Людовика! Потому что видела, что он умирает не от стыда рогоносца-мужа, не от того гнева, который испытывают властные супруги, но умирает от боли, от любви!..

Она задыхалась, пятилась, глядя королю прямо в глаза с тревогой, удивлением и страхом!.. Тревогой и страхом, которые вызывала у нее эта любовь!..

Людовик медленными шагами подошел к столу, на который поставил пузырек, наполненный некой прозрачной, как ключевая вода, жидкостью.