Буриданы

Рыдания стали громче, еще некоторое время продолжались, потом стали затихать. Не зная, что делать, Алекс свободной рукой погладил густые каштановые волосы девушки. Татьяна еще крепче прижалась к его коленям и снова задрожала. Только теперь Алекс понял. Он наклонился так низко, как мог, положил книгу на край стола, взял Татьяну за подбородок и запрокинул ее голову чуть назад, чтобы увидеть глаза. Они были влажные и молящие, но то, о чем они молили, было не прощение.

Когда сгустились сумерки и Алекс стал собираться домой, Татьяна поспешно вскочила, прикрыла пышное тело большой шалью, задернула занавески на окне и зажгла керосиновую лампу.

— Петербург выкинь из головы! — сказал Алекс повелительно. — Если друг пошлет телеграмму или напишет, не отвечай. Если приедет за тобой сам, немедленно найди меня.

Татьяна послушно кивала головой.

— Работа у тебя есть?

Молчаливое отрицание.

— Я найду тебе место. К нам тебе лучше не ходить.

Пиджак был уже надет, Алекс вытащил из внутреннего кармана бумажник, извлек несколько купюр и положил на стол.

— До первой зарплаты, — сказал он, заметив отторгающее движение девушки.

Татьяна покраснела, Алекс поцеловал ее в щеку и взял со стола «Анну Каренину»

— Сейчас я найду газету.

— Не надо.

На улице было темно, жара спала, собаки и те очнулись от дневной истомы и лаяли, еще довольно лениво, но Алекс знал, что через пару часов их концерт охватит весь околоток, доносясь даже до бульваров. Провинция, подумал он, медленно идя в сторону дома. Днем гуси, ночью псы.

Неожиданно его охватил столь сильный порыв отчаянья, что он сначала остановился, а затем даже присел на корточки. Он пытался заплакать, но слез не было, только какие-то странные звуки вырывались из горла. По противоположной стороне улицы прошли мимо две женщины, посмотрели на него удивленно, и Алекс слышал, как одна сказала другой:

— Пьяный!

Слова второй он не расслышал, но первая в ответ громко рассмеялась.

Он заставил себя подняться, нашел в кармане платок, высморкался и вдруг почувствовал, что ненавидит этот город. Все тут было ему противно — и казаки, и немцы, и мутный Дон. И противней всего был он сам — повесивший голову, болтающийся по притонам отец семейства.

Может переехать куда-нибудь, подумал он, собравшись с мыслями. Но куда? Вернуться в Лифляндию? Что ему там делать? В Киев, к Менгу и Верцу? Там жил другой народ, начинай привыкать заново…

Вдруг он вспомнил, как прошлой осенью после похода в театр Марта всю дорогу домой подражала актерам, то напевая «цып-цып-цып», то вздыхая «в Москву, в Москву!». Он еще спросил тогда, всерьез ли она мечтает о Москве или просто шутит, первое жена отрицала, но кто знает, может, она просто стеснялась говорить о том, что он мог посчитать капризом?

И я, старый болван, ничего не понял, упрекнул он себя. Идея отнюдь не была неприемлемой, как-то они с Конрадом ее обсуждали. Тогда он не осмелился принять столь важное решение сразу — а если бы рискнул, может быть, с Рудольфом ничего не случилось бы?

Рудольф! Мысли снова вернулись туда, куда они неизбежно сходились уже три месяца. Куда ни поверни, отовсюду на него смотрели умные не по возрасту глаза мальчика, словно маленький призрак ходил за ним по пятам. Герман был более плаксивым, София — девочкой, Эрвин совсем крошкой, о нем и мнения какого-то у Алекса еще не сложилось. Рудольфа он почему-то любил больше всех, даже учил уже малыша буквам — в три года!

На него чуть снова не нахлынуло отчаянье, но он отбил его натиск. Если уж он такой убитый, что же должна чувствовать Марта?

И он прибавил шагу — домой, к жене, которую бессовестно обманывал, но все равно любил больше, чем кого-либо другого.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ

Глава первая. Москва

Овчинников полагал, что он страшно хитер, но Алекс видел помещика насквозь. Все они были одинаковы: начинали торговаться с уверенностью, что смогут продать ему, чухне, скверные семена за баснословные деньги, а кончали тем, что вытаскивали из дальнего угла амбара лучшую часть урожая и были счастливы, если Алекс хоть что-то платил.

Когда мешки были погружены в вагон, а сам вагон запломбирован, он пошел в гостиницу, быстро собрал вещи и поспешил на пассажирский вокзал. Поезд стоял уже у перрона, железная кляча дымила, начальник вокзала в мундире, с важным видом ходил взад-вперед, посматривая на часы, и у Алекса поднялось настроение. На самом деле он мог уже и не возиться с семенами, сотрудничество с Конрадом после переезда в Москву шло подобающим при торговле машинами образом, как по маслу, но Алексу нравилось держать в руке сухие шуршащие зерна, нюхать их, без пробы определяя процент всхожести. Во имя таких минут он был готов и дальше терпеть наглость и глупость помещиков.