Буржуа: между историей и литературой

Почему балласт появляется в XIX веке? Потому что он предлагает нарративное удовольствие, совместимое с новой размеренностью буржуазной жизни. Балласт находится с рассказыванием историй в тех же отношениях, что комфорт – с физическим удовольствием: удовольствие сокращается, приспосабливаясь к повседневной деятельности чтения романа. «В самом деле, произошла большая перемена в основном занятии правящей части человечества, – пишет Уолтер Бэджет. – Прежде она проводила свое время либо занимаясь возбуждающей деятельностью, либо предаваясь неодухотворенному отдыху. Феодальному барону было нечем заняться в промежутке между войной и охотой (и то и другое – крайне воодушевляющие вещи) и тем, что называлось „бесславной праздностью“. Современная жизнь скупа на возбуждение, но полна непрекращающейся тихой деятельности»[184].

Непрекращающаяся тихая деятельность – именно так работает балласт. Здесь есть глубокое сходство с «ритмом континуальности», которые мы нашли в микронарративных последовательностях у Дефо. В обоих случаях, или, точнее, в обоих масштабах, в предложении в «Робинзоне Крузо» и в эпизоде романа XIX века, мелкие вещи становятся значимыми, не переставая быть «мелкими»; они становятся нарративными, не переставая быть повседневными. Распространение балласта превращает роман в «спокойную страсть», если вернуться к прекрасному оксюморону, который Хиршман использовал применительно к экономическому интересу, или в один из аспектов веберовской «рационализации» – процесса, начинающегося в экономике и в системе управления, но в конечном счете захватывающего и сферу свободного времени, частной жизни, чувств, эстетики (в последней части «Хозяйства и общества» есть анализ языка музыки). Или же так, в конце концов: балласт рационализирует романный мир, превращая его в такой мир, в котором сюрпризы – редкость, приключений стало меньше, а чудеса не происходят вовсе. Балласт – величайшее изобретение буржуазии не потому, что он ввел в роман торговлю или промышленность или другие буржуазные «реалии» (не ввел), но потому, что через него логика рационализации проникает в сам ритм романа. На пике его влияния даже культурная индустрия поддается его очарованию: домашняя «логика» Шерлока Холмса, превращающая кровавое убийство в «серию лекций»; невероятные миры, в которых «научная» фантастика устанавливает подробные законы; мировой бестселлер «Вокруг света за 80 дней», посвященный пунктуальности в планетарных масштабах, в котором герой живет согласно расписанию, как бенедиктинский монах жил согласно своему horarium [распорядку][185]…

Но роман не просто история. События и действия, важные и неважные, находят словесное выражение, становятся языком, стилем. Что же происходит в этой области?

4. Проза III: принцип реальности

«Миддлмарч». Доротея в Риме, плачет, сидя у себя в комнате: беззащитная, как пишет Элиот, перед лицом этого «непостижимого Рима»:

Руины и базилики, дворцы и колоссы, расположившиеся посреди убогого настоящего, где все, что было живого и теплокровного, казалось, погрузилось в глубокое вырождение суеверия, отторгнутого от благочестия; смутная, но все еще страстная жизнь Титанов, смотрящая и рвущаяся со стен и потолков; долгие виды белоснежных мраморных фигур, чьи глаза, кажется, сохранили монотонный свет чужого мира: все эти обширные обломки честолюбивых идеалов, чувственных и духовных, вперемежку со знаками нынешнего забвения и упадка, поначалу ударили ее как будто электрическим током, а потом обрушились с болью из-за избытка путаных идей, которая перекрывает поток эмоций[186].