Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

Sic transit всевозможные утверждения о том, что богатство Запада основано на обезлюживании Востока или Юга. Богатые страны богаты в основном за счет того, что они делают и делали у себя дома, а не за счет нынешней или прошлой внешней торговли, иностранных инвестиций, иностранных империй или чего-либо еще, кроме иностранных идей, таких как изобретения, заимствованные из Китая, и сельскохозяйственные культуры, заимствованные из Нового Света. Предположим, что третий мир завтра будет перенесен с помощью волшебства на другую планету, подобно двухпланетной системе в романе Урсулы Ле Гуин "Одержимые: Неоднозначная утопия" (1974). В долгосрочной перспективе экономика стран первого мира практически не заметит этого. В краткосрочной перспективе они, конечно, столкнутся с серьезными нарушениями. Однако экономика Запада приспособится, как приспособилась она к нефти по 150 долл. за баррель в 2008 г., к отмене рабства в Британской империи в 1833-1840 гг. или к папскому решению 1537 г. о том, что с коренными американцами следует обращаться так, как будто у них есть душа. Единственное исключение из послевоенной утраты буквальной империи, поддерживаемой пушками и танками, - это Россия. Формальные или неформальные империи (возьмите, пожалуйста, американскую...) в целом не привели к обогащению державы. Доход на душу населения в России рос медленнее, чем если бы она каким-то счастливым чудом в 1945 г. приняла западное буржуазное достоинство и свободу, будучи прикованной к своим восточноевропейским колониям. Посмотрите на Восточную Германию в сравнении с Западной, где фактически был опробован контролируемый эксперимент. Производительность труда на заводах Осси в 1991 г. оказалась на треть ниже, чем на заводах Уэсси, причем русские хозяева Восточной Германии от этого не выиграли6.

То есть мы не можем объяснить богатство богатых стран эксплуатацией бедных. Это, повторяем, не означает, что эксплуатации не было, что британский, бельгийский, французский, испанский, португальский, американский или российский империализм был благом для империализированных народов. Это отдельный вопрос, ответ на который зачастую достаточно очевиден. Например, да, бельгийский империализм в Конго был ужасающим событием для конголезцев. Роджер Кейсмент записал в 1903 году, что говорили жители о концессионерах Леопольда: "Из нашей страны каждая деревня должна была вывозить 20 грузов каучука. . . . Мы не получаем никакой платы. Мы ничего не получаем... . . Раньше на 20 корзин каучука уходило 10 дней [в месяц] - мы все время были в лесу, подрезали каучуковые лианы, ходили без еды. ... ...потом мы голодали. Дикие звери - леопарды - убили некоторых из нас, пока мы работали в лесу, другие заблудились и умерли от облучения или голода, и мы умоляли белых людей оставить нас в покое. ...Но белые люди и их [черные] солдаты сказали: Идите. Вы сами звери".

Вспомним, однако, ограбление магазина. То, что жестокий империализм или другие формы эксплуатации, подкрепленные кратковременным западным превосходством в технологии производства оружия и специфически западной одержимостью масштабными зарубежными приключениями, часто были плохи для неевропейских жертв, вовсе не означает по логике - или по большинству фактов с 1492 по 1960 год - что средний гражданин европейских стран-нарушителей от этого обогащался.

 

Рассмотрим, например, печальную историю южноафриканского расизма. То, что в XX веке черные оставались необразованными и безземельными, а цветные не имели права заниматься определенными видами деятельности, не принесло белым южноафриканцам в целом никакой пользы, не больше, чем консервативным мусульманам приносит польза, если их женщины остаются неграмотными и не разрешают им водить машину. Писатель Алан Патон писал в 1948 г. в защиту прогрессивных белых, как раз в тот момент, когда апартеид достиг кульминации: "На земле достаточно щедрот для всех, и ... больше для одного не значит меньше для другого". Ответ на такой либерализм со стороны консерваторов всегда касается политической системы в целом и положения гегемонистской группы в ней: "Это опасно, так как более высокооплачиваемая рабочая сила будет ... больше читать, больше думать, больше спрашивать и не будет довольствоваться тем, что она вечно безголосая и неполноценная". Но мы обсуждаем здесь экономику, а не удовольствия или тревоги гегемонии, выступающей за бесправие.