Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

Если не скрываться от кредиторов и не подкупать судей, чтобы они делали изъятие имущества законным, то процентная ставка будет ниже, чем в хаотические времена и места. Вспомните, какие проценты сегодня взимаются за кредиты в бедных кварталах. (Однако низкие процентные ставки характеризовали трезвых купцов во Флоренции, не приведя к промышленной революции). Занден изобретательно доказывает, что премия за высококвалифицированных работников по сравнению с низкоквалифицированными представляет собой процентные расходы на обучение и т.п., и собирает факты, подтверждающие его доводы. Хотя он вежливо кланяется экономистам Асемоглу и Джонсону, которые вслед за Нортом считают, что совершенствование институтов произошло как раз вовремя, чтобы объяснить промышленную революцию, сам он в это не верит.43 Он присоединяется к Генри Адамсу, Дипаку Лалу и Эрику Джонсу, которые считают, что в XII и XIII веках была европейская исключительность.

Но возврат к Высокому Средневековью - это, на мой взгляд, еще одна ошибка в выборе времени (и места). Можно согласиться с тем, что Величайшее из столетий (тринадцатое) стало свидетелем "впечатляющего инвестиционного бума", как, например, в Уин-честерском соборе. Но Занден противоречит своим собственным образно собранным доказательствам того, что к XVIII веку Китай и Япония тоже были готовы к экономическому росту. А Китай был готов гораздо раньше (аргументация Зандена не распространяется на эпоху Сун), как и арабский мир в те же века, вдохновивший в Высоком Средневековье отсталых франков на многие замечательные интеллектуальные достижения.44 В итоге Занден опирается на аргументы, связанные с человеческим капиталом, заимствованные у теоретиков экономики. Проблема в том, что человеческий капитал - это всего лишь другая форма капитала, и, подобно кирпичам и раствору, он накапливался в разных местах и в разное время. Современный мир объясняется не инвестициями, а инновациями. В конце концов, в наукообразной книге Зандена не уделяется достаточного внимания открытиям, изобретениям, творчеству. Он хочет интерпретировать историю эксклюзивно: эф-фессии сменяют ин-фессии. Его модель дефицита со времен Рикардо и Мальтуса, которую я критикую. Скудоумие, бережливость и инвестиции делают великолепную работу по учету закономерности влияния приливов на уровень квалификации и процентные ставки - Занден приводит сотни страниц элегантных примеров. Но они оставляют необъясненным сам прилив и современный мир.

 

Глава 35.

 

В своей убедительной и обширной книге 1999 г. "Собственность и свобода" историк России Ричард Пайпс в какой-то момент отваживается на анализ английской истории XVII в. с промаркетинговой целью, схожей с целью Норта, чье руководство он признает, а-ля Асемоглу. Его начинание поучительно. Как и Норт (на этот раз при поддержке многих других историков, знающих историю, поскольку они провели первичные исследования, например, Марка Кишлански), Пайпс правильно объясняет верховенство английского парламента длинной чередой случайностей в обеспечении монархии. Фискальные кризисы, такие как кризис Карла I из-за "корабельных денег", навязанных неморским английским городам, безусловно, привели к появлению Матери парламентов, за что мы и воздаем хвалу Богу. Политические изменения в Англии не были "эндогенными".

Однако затем Пайпс, как и Норт, переходит к утверждению - оно не является основным в его книге, и я допускаю, что буду придирчив, если назову его таковым, - что кон-ституционные нововведения конца XVII века каким-то образом вызвали появление экономики современного мира. Это утверждение, которое, как мы видим, туманно поддерживают некоторые другие историки экономики, так что, возможно, стоит быть придирчивым. Славная революция, несомненно, имела косвенное отношение к Индусской революции, благодаря появившейся свободе дискуссий, превратившей Англию в страну разговоров, как Голландию, даже вне аристократических салонов, а затем в страну инноваций, даже вне королевских обществ. "Голландское вторжение принца Вильгельма Оранского в 1688 г., - пишет историк Нидерландов Энн Маккантс, - которое англичане вспоминают не как вторжение, а как "Славную революцию", не было моментом, когда голландская культура окончательно вытеснила культуру ее близкого родственника и соперника.

Как это ни парадоксально, но именно с этого момента голландцы начали терять свою идентичность на мировой арене, перенося свои экономические и политические инновации в ту самую страну, чей трон они узурпировали".1 Но не права собственности голландцы перенесли на англичан. И голландцы, и англичане обладали ими издревле. Однако Норт и Пайпс (и Экелунд, и Толлисон, и Уэллс, и Уиллс, и Асемо-глу, и другие, которые постоянно появляются, чтобы предложить рассуждения не по существу), напротив, хотят утверждать, что в конце XVII века произошло совершенствование прав собственности и тем самым улучшились стимулы. Вернемся к Максу У. и ограничениям на его убежище/институт.