Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

Правда, как я уже неоднократно отмечал, контракт с британским государством со временем и в пространстве становился все более надежным. Но созданное таким образом государство может в один миг превратиться в чудовище Франкенштейна, и часто так и происходит. Норт хорошо понимает этот момент, когда не пытается связать Славную революцию с промышленной революцией. (Гринфельд иногда, кажется, не придает этому особого значения, как это мог бы сделать носитель русского языка). Смена риторики, повысившая ценность буржуазных добродетелей, к счастью, не позволила британскому государству превратиться в антибуржуазного монстра, подобного российскому государству в 1649 г., или французскому государству в 1700 г., или немецкому государству в 1871 г., или японскому государству, когда оно тоже в конце XIX в. перешло на золотой стандарт и вдруг оказалось способным финансировать агрессивные войны. Российское государство после 1917 года, напротив, по крайней мере на некоторое время оказалось сковано невозможностью осуществлять заимствования за рубежом. Пока неосторожное вторжение Гитлера не принесло Советам американские кредиты, а Западу - спасение, а Восточной Европе - горе.

 

Долгий восемнадцатый век начинается со Славной революции, и эта революция, безусловно, была славной. Она создала "трансцендентную силу Парламента", как однажды назвал ее Мейтланд, которая могла позволить проектам каналов, поворотных столбов и огораживаний отнимать у одних и давать другим во имя общего благосостояния. Экономисты называют такую торговлю или принуждение во имя всеобщей эффективности критерием Хикса-Кальдора. Но не всегда все получалось так радужно. Влияние в парламенте сменилось влиянием при дворе, особенно после смерти в 1714 г. королевы Анны (которая, например, стала последней британской государыней, наложившей вето на законопроект, принятый парламентом). После 1688 г., который Норт предпочитает считать 1688 г., и после формирования партийной политики в 1680-х гг. можно утверждать, что возможности для получения ренты постоянно увеличивались, а не уменьшались, если не насильственным путем (хотя скажите это жителям Йорка в 1745 г. или, на худой конец, жителям Нью-Йорка в 1776 г.). В начале XVIII в. денежная стоимость влияния при дворе, который теперь мог с согласия парламента брать займы у голландцев (посмотрите на количество фамилий, начинающихся на "ван", среди подписчиков акций Банка Англии), или еще более крупные доходы от трансцендентно могущественного парламента, способного украсть гуся у обогащающегося населения, были выше, чем при Карле I.

Пионеры аналитических исследований в этой области Роберт Экелунд и Роберт Толлисон убедительно доказали, что когда полномочия по защите внутренних интересов перешли от короля (и предоставления монополии) к парламенту (и защитным тарифам), меркантилизм стал обходиться дороже. При этом британский король по-прежнему обладал широкими полномочиями (сам Адам Смит в зрелые годы был назначен инспектором тех самых таможенных пошлин, которые он осуждал в "Богатстве народов"). Относительная цена защиты от иностранной конкуренции могла возрасти, но общая сумма, которую можно было получить, коррумпируя короля или парламент вместе взятые, похоже, заметно не уменьшилась. Частные законопроекты, все более распространенные в XVIII веке, идеально подходили для прямого извлечения ренты из своих сограждан - не говоря уже о новых возможностях парламента по "защите" от иностранцев, таких как французы, с целью обогащения вест-индских помещиков за счет более высокой цены на ямайский сахар. В законах об огораживании сельскохозяйственных земель парламентские полномочия были подкуплены крупными суммами, были названы в самих актах. Не зря журналист времен наполеоновской войны Уильям Коббетт называл политику в Великобритании XVIII века "старой коррупцией". И после индустриализации продолжалось извлечение ренты из исполнительной и законодательной власти, вплоть до заявки Бо-Инга в 2008 году на строительство самолетов-заправщиков для правительства США и освобождения куриных и свиноводческих ферм от ответственности за отходы жизнедеятельности своих животных. Тем не менее экономический рост происходил.