Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

Экономический вес инноваций конца XIX века, которые были не зависящие от науки (например, дешевая сталь) были великолепны: например, массовое производство бетона, а затем железобетона (в сочетании с дешевой сталью); воздушные тормоза на поездах, сделавшие возможными поезда длиной в милю (хотя телеграф, зависящий от науки, был полезен, чтобы они не сталкивались друг с другом); усовершенствование двигателей для тяги поездов; военная организация для соблюдения расписания (опять же, чтобы поезда не сталкивались друг с другом: Это было капиталосберегающее организационное новшество, сделавшее ненужным двойное слежение); лифты, сделавшие возможными высокие железобетонные здания (хотя опять же научно обоснованные электродвигатели были лучше, чем паровая машина в каждом здании; Но "наука" в электродвигателях была не более чем констатацией в 1820 г. связи между электричеством и магнетизмом - для создания динамомашины не требовалось уравнений Максвелла); более совершенные консервные банки (больше электричества); рынки активов, на которых можно было принимать и сбрасывать риск; более быстрые прокатные станы; машина линотипа; дешевая бумага; и так далее, и так далее. Мокир соглашается с этим: "Представляется вероятным, что за последние 150 лет большинство важных изобретений - от конвертеров стали до химиотерапии рака, от консервирования продуктов до аспартама - использовались задолго до того, как люди поняли, почему они работают. ... . . Доля таких изобретений снижается, но сегодня она остается высокой". В 1900 г. те части экономики, которые использовали науку для совершенствования продуктов и процессов - электротехническое и химическое машиностроение, химия, и даже они иногда использовали науку довольно грубо - были довольно малы, если считать по стоимости продукции или числу работников. И тем не менее в технологически лихорадочной Великобритании за восемь десятилетий (плюс год) с 1820 по 1900 г. реальный доход на голову вырос в 2,63 раза, а за следующие восемь "наукоемких" десятилетий лишь немного быстрее - в 2,88 раза.16 В результате рост с 1820 по 1980 г. составил (2,63) ⋅ (2,88) = 7,57. Иными словами, поскольку 2,63 довольно близко к 2,88, почти половина изменений в мире, произошедших до 1980 г., была достигнута до 1900 г., т.е. фактически до появления науки. Это не означает, что наука стала экономически влиятельной после появления науки: коэффициент роста на душу населения в Великобритании за двадцатилетний период с 1980 по 1999 год составил 1,53, что соответствует восьмидесятилетнему коэффициенту, равному поразительным 5,5. Аналогичные результаты получены и в США, но, как и следовало ожидать, в еще более лихорадочном темпе: рост реального дохода на душу населения с 1820 по 1900 год составил 3,25, с 1900 по 1980 год - 4,54, и примерно такое же бешеное количество изобретений, инноваций и хитроумных бизнес-планов, как и в Великобритании после 1980 года.

Мокир утверждает, что решающее значение имела вера в науку, потому что в конечном счете она оправдала себя - возможно, даже немного во второй половине XIX века, в эпоху "динамо", как назвал ее Генри Адамс, но точно в XX веке. "Вера в то, что систематическое полезное знание и натурфилософия являются ключом к экономическому развитию, - утверждает Мокир, - не угасла в результате таких разочарований, как очевидная бесполезность большей части науки XVII века и очень медленный прогресс в ее полезном расширении в XVIII веке. "И все же исследования продолжались, непоколебимо веря в то, что в конце процесса будет получена экономическая выгода, даже если она еще не была известна". Физическая и биологическая наука, утверждает Мокир, в конечном итоге предотвратила уменьшение отдачи от простого инженерного вмешательства. "Без работы натурфилософов, которые наполняли бы ее новыми знаниями и связывали различные отрасли, кустарная экономика в конце концов вернулась бы к технологически стационарному состоянию". "Само по себе, - продолжает Мокир, - кустарное знание было бы ненаучным". Высоколобая наука, по его словам, не позволяет экономическому росту столкнуться с убывающей отдачей.

Мокир убеждает, но не до конца. На это сразу же можно возразить, что такой эффект был важен только в конце XIX века, а в 1800 году - вряд ли. Даже без науки мы были бы сейчас намного богаче, чем в 1700 году. Но с наступлением ХХ века становится понятна позиция Мокира. Если бы у нас не было немецкой органической химии, у нас не было бы искусственных удобрений, и мы бы испытывали убывающую отдачу в сельском хозяйстве. Не будь у нас американской агрономии и генетики, не было бы и "зеленой революции" с аналогичными результатами. Но если бы не было первой Индусской революции и ее развязки в XIX веке, которая почти не зависела от науки, у нас также не было бы университетов и других богатств для применения химии и физики, почвоведения и биологии. Как и империализм и торговля, наука была скорее следствием экономического роста, чем его причиной.